Топографический кретин

Но собеседование почему-то прошло успешно. Вместе с ними — правда, на другую должность, водительскую — в штат научно-производственного объединения был зачислен Никита, сын раллиста, утверждавший, что от биологического папаши он унаследовал только один ген, но зато самый главный: ген скорости.

Так оно, наверное, и было: в грузовом микроавтобусе, на котором они доставляли мелкооптовым покупателям коробки с батончиками «баунти», беспрестанно звякал нудный колокольчик, который в японских машинах оживает, когда скорость переваливает за 105, и не успокаивается до тех пор, пока стрелка не упадёт обратно. На фоне общего душевного покоя, достигавшегося при помощи ежеутренней папиросы с дурью, треньканье спидометра доставало особенно остро, и чтобы его заглушить, Никита врубал на полную одну из двух своих любимых кассет — «Айрон мэйден» или «Сектор Газа» — и ещё яростнее вдавливал в пол педаль газа.

Сколько раз они были на волосок от столкновения, но аварий не случалось никогда: Никита беззаветно верил в свою счастливую звезду.

Он тоже хотел собственную тачку, но не занюханную японку — и уж, конечно, не жигуль: о существовании машин отечественного производства во Владивостоке помнили только благодаря телевизору, — а что-нибудь американское, огромное и многолитровое. Чтобы скопить денег, Никита питался в основном мороженым, которое запасал впрок у каждого лотка. Паузу на магнитофоне он нажимал только когда менял мелочь на очередной вафельный стаканчик — и ещё когда на пути попадались симпатичные попки.

— Бэби, позвони мне обязательно! — брызгал тогда Никита белой от мороженого слюной в окно микроавтобуса. — Стрелка в три часа ночи на Горностае!

Царским именем Горностай называлась отдалённая бухта, в которую свозили весь владивостокский мусор. Городская свалка, короче.

Эксперимент с «баунтями» у Якова не пошёл: с ноября по апрель он не продал ни шоколадки. Карась в этом смысле оказался попроворнее, но ненамного, так что в НПО они не задержались. Перезимовать, однако, удалось, а претендовать на большее было бы наглостью.

Летом, проходя мимо знакомых гаражей, Яков встретил Никиту. Он любовно натирал угловатый бордово-сиреневый двухдверный «бьюик», выпущенный, судя по виду, в середине семидесятых. Сбылись грёзы наследного гонщика: машина была таких размеров, что воска на неё должно было уйти ведра два, не меньше.

— Прикинь, братуха! — закричал Никита, ступил на широченный хромированный бампер с рогами, затем на капот площадью с футбольное поле, оттуда вскарабкался на крышу — и стал отплясывать краковяк. «Бьюик» даже не покачнулся. — Это же танк! А бензин жрёт, просто как крокодил!

В следующий раз танкиста и его боевую машину Яков увидел у тех же гаражей недели через две. Никита озадаченно пялился на свою любовь, обнявшую фонарный столб огромным, похожим на небоскрёб радиатором. По столбу вверх ползла глубокая трещина.

Яков спросил Жанну, не гонщик ли у неё папа, но Жанна на эту тему говорить не захотела. Вместо этого через неделю позвала Якова в аэропорт: она улетала на вечеринку в Монте-Карло, а без провожатых, без прощального ромашкового чая в шереметьевской кофейне, без мимолётного прикосновения нежной щеки к щеке щетинистой, без пожелания счастливого полёта, без уверенности в том, что твоего возвращения будут ждать, предвкушение праздника полным не бывает.

— Послушай, — сказала она, подруливая к терминалу, — у меня идея. Зачем мне платить за стоянку, когда у меня есть такой замечательный друг?

Вопрос был вполне резонный и к тому же начисто лишённый задней мысли. Жанна и не думала перекладывать на Якова бремя какой бы то ни было ответственности за свою «девятку» цвета мокрого асфальта, она вообще была девушкой на редкость бескорыстной.

— Передай-ка мне эту штуку, Як Якыч, — говаривала она, когда он, заранее холодея, принимал у подозрительно вежливого официанта миниатюрную кожаную папочку с тиснением, из которой кокетливо выглядывал уголочек счёта.

— Брось, Жанна, что я тебе, альфонс? — возмущался Яков, но его рука, уже тянущаяся за бумажником, нерешительно замирала в воздухе.

— Ты мне не альфонс, ты мне друг, — отвечала она с белозубой улыбкой, очень шедшей к её серым глазам. — Поэтому свою галантность оставь для других, ладно? И свой кошелёк тоже, он же не виноват, что я затащила тебя в самый дорогой бар Москвы.

— Но я…

— Да-да, в следующий раз платишь ты, обещаю, — и Жанна стремительным, неуловимо изящным жестом выдёргивала счёт из кожаной папочки. А через пару дней, прогуливаясь мимо фастфудни, хитро щурилась и произносила мечтательно: — Ах как хочется вишнёвого пирожка и мороженого макфлури! Ты ведь мне должен, помнишь?

Лишь раз она позволила ему заплатить всерьёз. Они тогда сходили в кино, а потом встретили её подружек и решили продолжить в дискотеке.