Топографический кретин

С Жанной Яков познакомился как-то до смешного просто. Она вообще всё делала просто. Например, без всякого напряга, но абсолютно вдребезги развенчивала расхожие представления о манекенщицах вообще, о манекенщицах-блондинках в частности и о красивых манекенщицах-блондинках в особенности.

Жанна училась сразу в двух институтах — иняз и что-то там экономическое — и попутно служила моделью при каком-то чрезвычайно крутом московском агентстве. Она приехала в столицу из относительно недалёкого захолустья, но уже скоро знала и любила в тусовке всех, и её тоже все знали и любили. Не знать Жанну было сложно, но простительно; не любить — невозможно.

Улыбчивая и стремительная, она категорически не умела слушать, но располагала к себе моментально: никогда строго не судила, ни на кого не смотрела свысока, умилялась младенцам, подавала старухам и искренне не понимала, от чего бывают войны.

По её съёмной московской хрущёвке носилась на тонких ножках безумная и ласковая, как она сама, собачонка невыговариваемой китайской породы с пятнистым розово-чёрным языком, совершенно лысыми боками, длинными седыми лохмами по хребту и почти такой же длинной родословной. А вскоре этот хохлатый шедевр генной инженерии переселился с хозяйкой на Кутузовский, в квартиру, подаренную одним из ухажёров.

Кроме большой души, маленькой собачки и только что обретённой жилплощади, у Жанны было всепоглощающее желание иметь собственный автомобиль. И она его в конце концов заимела, но хуже от этого стало только Якову.

Как-то так получилось, что в день сбычи Жанниной мечты из всех её знакомых под рукой оказался он один. Она предложила покатать его по городу, и он не стал придумывать отговорок: во-первых, ещё не забыл собственных ощущений от приобретения первой машины, а во-вторых, чего скрывать, было приятно лишний раз побыть в Жаннином обществе, особенно когда она просто светится счастьем.

Его радость была недолгой: оказалось, что водит Жанна чудовищно. Не потому, что пугается встречных или обгоняющих, как это бывает с начинающими, совсем наоборот — она не боялась никого и ничего, её уверенности в себе не было предела. Как её левой руки хватало на то, чтобы одновременно жестикулировать, болтать по телефону, прикуривать и стряхивать пепел, приветственно махать окружающим и вертеть баранку, оставалось за гранью его понимания. Правая рука тоже не бездействовала — ежесекундно щёлкала по кнопкам радиоприёмника, отрываясь от него очень неохотно, лишь когда двигатель начинал захлёбываться оборотами, и Яков мягко намекал, что пора бы переключиться на вторую.

Манерой вождения — не манерой даже, а отношением к вождению — Жанна напомнила ему Никиту.

На Владивосток тогда бесцеремонно, как носорог на фотографа-натуралиста, надвигалось очередное обледенение. Морской ветер крепчал, исполняемые им увертюры наполнялись тонами всё более белыми, нюансами всё более суровыми. Для выживания безотлагательно требовались тёплая одежда и высококалорийное питание, а и то, и другое не слишком соотносилось с размером стипендии. Ноябрь, в общем, взял за горло всерьёз. И тут, как нельзя кстати, Яков наткнулся на Лерочку, с которой познакомился где-то на первых курсах, на каких-то комсомольских сборах, в бассейне какой-то турбазы. Виделись они очень редко, и Яша даже не помнил её фамилии, идентифицируя её для себя как Лерочка Жёлтая — по цвету купальника, так судьбоносно выделившего её из толпы в тогдашнем доме отдыха.

— Знаешь, один мой хороший знакомый создаёт научно-производственное объединение, — обрадовала Лерочка почти без предисловий. — Я буду замгенерального. Давай к нам!

— А с приятелем можно? — в комфортабельной берлоге до наступления тепла нуждался не только Яков, но и сокурсник Карасин.

Собеседование им назначили через три дня.

— Надо же, всё как у взрослых, — ухмыльнулся Карась.

— Ага, даже закрытость на обед, — Яков подёргал ручку.

Ручка была намертво приварена к железной двери шоколадного цвета. Дверь вела в цоколь жилого дома на продуваемой ледяным ветром недалёкой окраине с подходящим названием Снеговая. На кирпичной стене красовалась новенькая стеклянная табличка: НПО «Синекура». До конца перерыва было полчаса. У остановки человек двадцать выстроились к пивному ларьку.

— Литр, — сказал Карась, когда подошла их очередь.

— Тара? — уточнили из амбразуры.

— Ваши предложения?

— Целлофановый пакет. Ёмкость два литра. Десять копеек.

— Дайте два. Вставьте один в другой, чтоб не проливалось.

Пить пиво через дырку в двухслойном полиэтилене при минусовой температуре Якову до сих пор не приходилось. Карасину, видимо, тоже: количество и длина замёрзших бурых струй, лучами расходящихся от ворота, на их куртках-алясках получались примерно одинаковыми.

— Ёшкин кот, сейчас в тепле эта дрянь оттает, вонь пойдёт, как от бичуганов.

— Да уж, приняли нас на работу.