Топография счастья

Знаете, вот эти все сложности, трудности сейчас вспоминаются <…> с удовольствием и с такой вот благодарностью, что ли, что мы прошли все это и построили (Ж. 1954 г.р. 16 лет на БАМе).

Самый сложный вопрос, на который можно лишь попытаться ответить: почему людям, приехавшим на БАМ, удалось создать такую социальную реальность, о которой они вспоминают столь ярко и позитивно? Пожалуй, можно выделить ряд объективных причин: удаленность государства, относительная свобода в выражении мыслей и чувств, героизация строителей в СМИ, множественные фильтры на пути к БАМу, которые способствовали формированию особой, однородной социальной среды. Есть и еще один момент, который позволил БАМу состояться в качестве беспрецедентной добровольной стройки и столь позитивно вспоминаемого ныне мероприятия: особая субъектность позднего социализма, сформировавшаяся, судя по всему, к середине 1970-х годов. По крайней мере, можно выделить «общие места», которые пытались воспитать в советском человеке посредством идеологии: способность довольствоваться малым в быту и повседневной жизни, восприятие работы как ценности, стремление к преодолению трудностей, воспитанию характера. В целом воспитание «БАМовского характера» — не что иное, как гипертрофированное воспитание советского человека, своеобразное испытание на «советскость». Интервью демонстрируют, что эти «советские» черты поведения и личностных установок имманентны, причем это не только обнаруживается в рамках воспоминаний о былом, но и служит фреймом для понимания и оценки современных процессов и событий.

Выводы

Попытка понять БАМ, анализируя способы проживания его пространства[321], представленные в интервью, обнаруживает один интересный момент: нарративные воспоминания о БАМе вполне гомогенны. Прежде чем сделать из этого наблюдения какой-то вывод, позволю себе в качестве иллюстрации привести аналогию совсем ненаучную. Вот как интерпретируется ситуация, когда один и тот же сон снится сразу двум людям: «Такая ситуация встречается, если оба сновидца связаны похожим образом мышления, отношениями и взглядами на жизнь. В принципе каждый образ есть обобщенная метафора жизни». Без сомнения, необходима была схожесть изначальных установок, схожесть мотивов и ожиданий от участия в строительстве БАМа для того, чтобы породить впоследствии воспоминания столь однородные и по содержанию, и по эмоциональности. Способ проживания БАМа, так же как и сами БАМовцы, — продукт позднесоветского общества, слепок позднесоветской субъектности. Вероятно, поэтому и конструкт памяти о БАМе возникает как утопический идеальный коммунизм, а якорями выстраивания нарратива памяти служат наиболее популярные тезисы коммунистического учения.

БАМ в годы строительства был создан как «музей будущего»[322], которое ждали везде, но которое наступило только на БАМе. В памяти бывших строителей этот музей сохраняется в первозданном виде по сей день. «Музей будущего» превращается в археологический музей, где, как отмечают О. Соснина и Н. Ссорин-Чайков, прошлое описывается языком соцреализма[323]. В определенном смысле БАМ оказался более советским и более социалистическим, чем вся остальная страна СССР. На БАМе ничего не нужно было «разрушать до основания», зато нужно было «строить новый мир». Изначально на БАМе не было собственности. Специфика поселений и уклада жизни порождала особые практики обращения с деньгами. Искусственно созданная социальная среда изначально была уравнена по многим параметрам: по возрасту, характеру занятости, лояльности к официальной политике и идеологии, причастности к комсомольской организации. Необходимость выполнения тяжелой физической работы стимулировала коллективизм в труде. Сравнительно малочисленные поселения актуализировали межличностные режимы общения, а вкупе с климатическими условиями делали совершенно естественными коллективные формы досуга: спортивные игры, праздники «всем поселком», вылазки на природу сообща и вечерние посиделки.