Тополь

Тополь вознесся исполином на самой излучине реки в стороне от сада Мирвина. Это был черный тополь-одиночка. Он рос в этом месте уже не менее полувека, потому как мой отец играл под ним еще мальчиком. С тех пор как мы не виделись, великан поднялся еще вершков на триста, и теперь его длина, как утверждал садовник, составляла около пятнадцати саженей. Подобные тополи произрастали на земле Кимра то там, то здесь, но этот представлялся мне выбивающимся из ряда. В отличие от ветвей сородичей его рукава были на удивление густы и извилисты. Ствол не взлетал к небу прямым столбом, но скорее тянулся упрямо, и слегка кривясь. Листья-лодочки, тем осенним днем выкрашенные охрой, воинственно встречали гостей необычайно острыми наконечниками. Мне всегда казалось, будто старинная кимрийская песня о тополе была пророчески сложена именно о нем. И, наблюдая за его причудливыми изгибами, я вновь поражался ему, как в первый раз, когда он открылся мне и друзьям, забежавшим за мост, как в те дни, когда я наведывался к Мирвину, и как в тот благословенный час, когда у его ствола дожидался любимой. Я мог измерить свою жизнь этим странным деревом, оно будто вросло в меня своими мощными корнями, запечатлев на себе некой необъяснимой природной тайнописью мое прошедшее, нынешнее и грядущее, и я тщетно пытался угадать последнее.

Топот, топот, топот

Там, где растет тополь.

Терзают тропу стопы,

Сплетает следы копоть.

– зазвучал на моих губах древний напев.

– Ты ходишь сюда? – спросил я свою спутницу.

– Да, – кивнула Адерин, – иногда. Но мы зря пришли, – добавила она, отвернувшись к реке.

– Для нас обоих с этим местом многое связано.

– Поэтому и зря.

Я попытался расшевелить ее.

– Помнишь, Адерин, я как-то рассказывал тебе, что мечтал в детстве забраться на верхушку нашего тополя. Иногда мне даже снилось, что я залез и гляжу на поля, скалы, Утес, а дальше на само необъятное море.

– Потом ты шмякнулся с нижних веток, сломал ногу и месяц просидел в своем ужасном доме, как же, помню, – усмехнулась златовласка. – Я тоже о многом мечтала, Арф. Я воображала, что ты выстроишь хижину под его кроной и пригласишь меня жить с собой: я буду наряжать комнаты и кормить тебя, когда ты придешь с охоты, потом появится колыбелька, а в ней появится обитатель, и мы будем растить его прямо здесь под тополем, и никто, ни один мерзкий человек из этого страшного города не подступится к нему.

Что толку вспоминать это? – продолжила она, совсем погрустнев. – Те наивные мечты – теперь лишь воспоминания. Но ведь так обычно и бывает с повзрослевшими.

– Адерин, – произнес я, обхватив ее плечи.

Она резко оттолкнула меня. В ее полных влагой глазах бушевали боль и отчаяние.

– Прекрати, Арфир! Зачем ты вернулся? Чтобы мучить меня? Я могла быть твоей, я хотела быть твоей, но ты выбрал своего Карида, ты уехал, а я осталась одна. Подруг брали в жены, а я отпиралась, потому что ждала тебя, все лелеяла какой-то увядший цветок надежды и не смела выпустить. Но потом сдалась, он упал на землю, и весь Утес, весь свет прошелся по нему сапогами. Отец больше не мог отказывать лекарю, который стал верховным и заставил меня принять его ложку.23 Теперь ничего уже не вернешь, понимаешь? – ничего! Не подходи ко мне больше… пожалуйста.

Адерин бросилась прочь от меня, рыдая, а я смотрел ей вслед с глупейшим выражением на лице. Вопль в голове приказывал мне бежать за ней и умолять о прощении, но мое тело обернулось бездвижной глыбой. Его сделали таким слова единственной любимой мною женщины, потому что эти слова были правдой.

VIII