— Я что слышала, — понизила голос Марфеня: — Еленка-то Боканова сошлась на стройке с одним. Да-а. Сюда уже привозила. По за то воскресенье в волейбол играл — в белой майке, рыжеватый такой, кучерявый — видела? Все еще вот так бил, вот так бил. Вечером по деревне ходили. А Ириша не признается.
— Ну и пусть живут, — рассудила Манька опять по-своему, — разве в свадьбе дело? А то наладили, как купцы какие али помещики, — знай наших! Чего знать-то? Спустят сразу до нитки все, а потом ей капрон не на что купить — и опять муж нехорош. На кой ляд сдались нам свадьбы эти? У нас теперь другой корень жизни должон быть.
— Ну как же это без свадьбы?
— А вот придет твой из армии, тоже скажет — свадьбу давай. За три года мать ему тут наработала, наготовила, валяй выкладывай!
— Ну, пущай сперва человеком станет, — как-то неопределенно и не очень уверенно отвечала Марфеня.
И долго еще судили женщины, отчего это получается чаще, чем хотелось бы: не успеют сойтись — разбегаются. Слишком ли молодые женятся, торопятся, или не желают уважить друг другу, приспособиться, а может — потребности выросли или еще что в том кроется? («Может, и любовь-то другая стала. Теперь вот надо зачем-то, чтоб не только ты, но и другие, решительно все уважали бы твоего мужа — или все равно жену! Чего в жизни могут они, чего умеют — вот ведь что важно. И от этого всё, всё…»). Нет, не снимали они с себя этой обязанности: глядеть не только за хозяйством, но и за обществом.
А я слушала их, думала, и вдруг показалось мне, что и правда, может, не добрались еще до того люди, не дошли у них руки — развернуться да вогнать в основание жизни что-то новое, надежное, как те сваи в речное дно, а не вязать допотопные поэтические мостки, смываемые шалой весенней водой. И тут силы, силы нужны и полнокровие, как той чистой, живой, шелковой реке…