Тополя нашей юности

— За эту работу я поставил «отлично», — сказал Григорий Константинович, — а Петру Матюшенко «удовлетворительно». Что с тобой происходит, Матюшенко? Ты лучший ученик и вдруг так спасовал? Придется снова поговорить с твоей сестрой.

Пека сидел с опущенной головой, и его лицо заливала густая краска. Я догадался, почему он не смог хорошо написать этот пересказ. Он, может, в те минуты, когда писал, вспоминал свою жизнь и думал, как убежать от длинной Рашели. Я даже немного злился на Григория Константиновича: он же учитель и должен раскусить эту Рашель. Неужели он не понял, что она лживая, злая и что из-за нее страдает Пека?

Окончилась третья, самая большая четверть. В дневнике я принес лучшие отметки, чем Пека. Даже по русскому языку у Пеки уже не было пятерки. По поведению ему поставили «удовлетворительно». Но его на этот раз не били. Рашель вместе со своим Семеном Борисовичем уехала в город, и Пека столовался у нас.

Я все больше и больше думал о Лине. Но мне вовсе не хотелось встречаться, разговаривать, я любил только о ней думать. Я не знал, красивая ли она, умная ли, это совсем меня не интересовало. Из школы вместе с Линой я никогда не ходил, стараясь исчезнуть из класса раньше или позже, чем она. Мне не хотелось каким-либо поступком осрамить себя перед девочкой. Лина также не искала встречи со мной, и я за это не обижался. Мне достаточно было того, что она живет на свете, учится вместе со мной в одном классе и на уроках украдкой я могу на нее посматривать. Иной раз, когда Лина запиналась, отвечая урок, мне было жаль ее.

В начале четвертой, последней, четверти в нашей школе произошли перемены. Григорий Константинович стал заведующим районо, а его в нашем классе заменила Рашель.

— Я никогда не пошла бы работать в семилетку! — заявила она моей матери. — Я институт кончала совсем не для того. Иду из-за Пеки, он совсем отбился от рук. Куда только смотрят учителя, не понимаю.

В школе Рашель перестала быть Рашелью. Она заявила перед всем классом, что ее зовут Агриппиной Ивановной. Пеку она называла в школе Петром.

Назначение Рашели учительницей мне было очень неприятно. Я не любил Пекиной сестры, и мне было обидно за нашего директора: неужели он не разобрался, что Рашель не может быть хорошей учительницей, и ей не место в школе.

Я считал, что наш класс сразу раскусит Рашель с первого урока. Но я ошибся. Новая учительница вошла в класс, озарив свое лицо улыбкой, она говорила каким-то новым молодым голосом, шутила, и ее шутки у многих вызывали смех. Мы с Пекой не смеялись. Нам было не до смеха.

Я почти не слышал, что говорила на уроке Рашель. Мы разбирали повесть «Ташкент — город хлебный», учительница рассказывала о страданиях голодного Мишки Додонова, вызвала меня прочитать отрывок, но все это происходило словно в каком-то полусне. Я не верил ни одному слову Агриппины Ивановны, меня не трогали задушевные нотки, которые время от времени прорывались в ее голосе.

Когда урок окончился, я вздохнул с облегчением и спросил соседа по парте:

— Ну как новая учительница?

— Ничего себе, — беззаботно ответил он. — Объясняет подробно. Только очень высокая она. А вам с Пекой теперь хорошо, вы можете не учить русский. Плохой отметки она все равно вам не поставит.

Мой сосед ничего не хотел понимать.

Для нас с Пекой наступили безрадостные дни. Человеку, который его не знал, могло показаться, что он переменился. Пека стал замкнутым, молчаливым, он не шумел и не бегал, как прежде, по партам. На некоторых уроках сидел, не шевельнувшись, уставясь глазами в одну точку. Лишь изредка, в те дни, когда у нас не было уроков Агриппины Ивановны, Пека становился прежним. На него тогда словно находило что-то: он зубоскалил, высмеивал всех, кто ему не нравился, выдумывал разные штучки.

— О чем ты думаешь? — спросил я однажды задумчиво сидящего Пеку.

— Ты знаешь, — ответил он с явной неохотой. — Я тебе уже говорил. Только ты молчи.

Пека ждал лета. Я не ждал ничего. Для меня утратили былую привлекательность диктанты, пересказы и даже уроки литературного чтения, которые так чудесно проводил Григорий Константинович. Мне просто не хотелось слушать Агриппину Ивановну, хотя все, кажется, она объясняла правильно.

Однажды войдя в класс, учительница объявила, что мы будем писать пересказ «Мой учитель».

— Мы писали уже этот пересказ, — загудел класс.

Агриппина Ивановна вначале растерялась, но затем спокойно сказала:

— По плану вы должны писать этот пересказ не в третьей, а в последней четверти. Прежний учитель, видимо, ошибся.

На этот раз я написал изложение за один урок. Оно получилось втрое короче прежнего, не хотелось ничего выдумывать. Пека вытащил старую тетрадь и переписал из нее. Так делали и другие.

Через два дня Агриппина Ивановна раздала тетради. Теперь я сравнялся с Пекой: и мне и ему учительница поставила «удовлетворительно».

Наш класс все-таки раскусил Рашель. Большого авторитета она не завоевала. Никому не нравилось, что она считает нас детьми и задает иной раз просто смешные вопросы.