Тополята

Комнатка была – не комнатка, а ящик. Два метра в длину, два в ширину. Окошко-щель под потолком. Свет оно почти не пропускало, горела у потолка бледная лампочка. В углу – унитаз под крышкой, покрашенной в голубой веселенький цвет. А стены – серые, с выцарапанными словами. Кабул не стал читать надписи, но свою надпись сделал сразу. Подобрал у плинтуса ржавый гвоздик и выскреб: «Я ничего не сказал. Кабул». Он торопился, потому что понимал: наверняка где-то есть камера слежения. Надо успеть написать, что он не выдал Пантелея…

А если все-таки заставят признаться? Кабул слышал не раз, как в руках у ментухаев крепкие мужики наговаривали на себя то, в чем не были виноваты…

«С пацаном не посмеют так обращаться…»

«А кто их знает?»

Была бы бритва или осколок стекла! Чиркнул по запястью, и через несколько минут «никаких проблем». Но в пальцах был только гвоздик (его, наверно, специально оставляли здесь для надписей). Нацарапать слова на краске было можно, а руку не разрежешь. Да и не дадут! Ведь ясно же, что следят!

Привычно воняло хлоркой.

Из мебели здесь была только поднятая к стене и пристегнутая цепочкой койка. Не ляжешь! Кабул сел на крышку унитаза, прислонился к тонкой холодной трубе, вздрогнул. К спине прилипли чешуйки ржавчины. Наплевать…

«Мама, я выдержу…»

«Конечно, сынок. И не думай ни о стекле, ни о бритве…»

Он прикрыл глаза. Сразу встали перед ним темные и прочные, будто склеенные между собой Конфигурации пространств. Чужие, недобрые, без просветов. Кабул усилием воли раздвинул глыбы геометрических фигур. Они посветлели, образовалась щель, заблестели зеркальные грани. Неторопливо проплыла сквозь них планета Земляника. Из ее алых зарослей выпрыгнул красный, расписанный цветами конь.

«Свир…»

Конь выжидательно глянул на мальчишку.

«Свир, помоги мне…»

Конь подскакал. Ноги были попарно склеены, как у игрушки, но все же он скакал резво. Кабул встал, подпрыгнул, животом лег на широкое нарисованное седло, подергался и сел верхом. Твердая, белая с черными зубцами грива – из пластмассы или из папье-маше – вдруг взметнулась, охватила всадника настоящими, ласково щекочущими волосами. И конь понес Кабула сквозь теплый воздух, пропитанный то ли закатными, то ли рассветными лучами. И в самом деле запахло земляникой. А потом впереди заиграло рубиновыми вспышками море…

Море! Ты слышишь, море!
Твоим матросом хочу я стать…

Это не в мыслях возникла песня, это Владик Иванов (не Переметов, а давний Иванов!) запел на самом деле. Прежним ясным голосом. Назло всем, кто сломал его жизнь. Для последней своей радости и гордости.

Когда мы вернемся, качнется луна
В затихшей озерной воде…

Он помнил много песен. Ему должно было хватить их надолго.

В далекий край товарищ улетает…
За ним родные ветры улетят…
Холодные волны вздымает лавиной
Суровое Черное море…

Затянуло бурой тиной,

Гладь притихшего пруда.
Ах, была, как Буратино,
Я когда-то молода…

Разные песни, но одинаково хорошие…

Катится, катится голубой вагон!..

А еще:

С чего начинается родина?
С картинки в твоем букваре.
С хороших и верных товарищей,
Живущих в соседнем дворе…

Стоп! А у него, у Кабула, с чего начинается родина? Есть ли она? Была ли? Картинки в букваре были, да. А верные товарищи? Иногда появлялись приятели, потом интернатская жизнь разводила их… А двор был? Был сквер среди гаражей, в сквере Кабула встречали ребятишки из третьего-четвертого класса, он играл с ними. Хорошие пацаны. Похоже, что и правда могли стать настоящими друзьями, только тогда он этого не понимал… А в школе? «Интернатский дебил…»

Вообще, что такое родина? Земля, где ты родился? А где он родился? Даже точно неизвестно – когда; записали дату наугад… Или родина – вся страна? Однако он почти не видел этой страны. Интернатские дворы и окрестные улицы. Одинаковые, затоптанные. Участки летних дач, куда, случалось, выезжали на лето? Ну да, было такое. Солнце, роса на траве, прохлада мелководной речки. Хорошо было, хотя «дача» и «родина» как-то мало похожие понятия… Однажды он проехал полстраны – по дороге в Крым. Но то, что виделось в окне, промелькнуло, как на экране. Алушта, море? Но оказалось, что это – заграница. И к тому же – сказка на час…

Был еще дом на Корнеевской улице – а в нем была мама Эма. Но и дом, и она предали Владика Переметова…

Все, что можно было считать родиной, предало его. И бросило в тюрьму. В школе всегда долбили, что родину следует любить. А где она? И как ее любить? За что?

Но песня все равно хорошая. Может быть, для кого-то она и правильная…

А вот эта еще правильнее. И честнее: