Тополиный пух: Послевоенная повесть

Без брюк, в длинной до колен рубашке, с охапкой одежды в руках Сережка подошел к Борису Аркадьевичу и свалил ее у его ног. Но тут вдруг раздался чей-то изумленный голос:

— Да вот твои деньги! Чего же ты?

В секунду все повернулись в сторону говорившего.

— Я забыл, что положил их в ботинок… — начал выдавливать из себя Венька, — положил и забыл…

— Эх ты! — опять раздался тот же голос.

Вокруг зашумели.

— Ну, забыл… Что же тут? — оправдывался Венька, уже не разжимая кулака с деньгами. — Забыл…

Сережка все так же стоял без брюк, в длинной до колен рубашке, а рядом лежала его одежда.

Закончив на сегодня воспитание Гарика, Сережка вошел в сад. Подсыхал апрель. Чернели острые кусты голой акации, врезаясь в еще холодный по утрам воздух. Набухшие на деревьях почки, казалось, только и выжидали момента, чтобы распуститься, и небо, высокое, подсвеченное невидимым солнцем, купало в себе тонкие, белесые облака. Сережка знал, что облаков иногда не бывает — сколько раз видел сам — и тогда всю высь занимает сплошная синева. Но утро уступает место дню, и небо меняется. Во двор приходит больше тепла, или становится еще резвее ветерок, а в высоте остаются не только легкие облака, но и появляются тяжелые тучи.

Он посмотрел по сторонам и направился к лавочке, вокруг которой толпились ребята. «В картишки перебрасываются…» — отметил про себя Сережка. Карт, правда, у ребят видно не было, но быстрые движения их рук обмануть его не могли. Играли в очко. Незаметные карты переходили из рук в руки, удостаиваясь только мимолетных взглядов. Банк метал Женька, чернявый подросток из четвертого корпуса. У Женьки было еще два брата, и их всех троих звали во дворе мушкетерами, прибавляя к прозвищу каждого его имя: мушкетер-Женька, мушкетер-Валька, мушкетер-Славка. Про них рассказывали, что они даже играли в карты дома между собой — тренировались как бы… С Валькой, средним из мушкетеров, Сережка учился, в одной школе. У мушкетеров тоже не было отца, они тоже, как и Сережка, были безотцовщиной.

Безотцовщина… Это слово прочно входило в лексикон тех лет, заключая в себе что-то предостерегающее, иногда и опасное… Сколько ее было — безотцовщины — ребят, которых война лишила отцов. Они были в каждом дворе и в каждом доме, в каждой школе, да, пожалуй, и в каждом классе. Как выделялись эти ребята среди своих сверстников! Трудно сказать чем, но выделялись… Выделялись, пожалуй, своей потерянностью, которая чувствовалась в их молчаливых взглядах, своей независимостью. Матери работали… Безотцовщина днями носилась по улицам, привыкая к тому, что редко кто из взрослых от них что-то требовал. Разве что сделает замечание. Но и к замечаниям они привыкали, как привыкали все к тому, что они отпетые. А почему отпетые?

Думается, что люди иногда смотрят на мир как на железнодорожное расписание, в котором все должно быть точно и вовремя. Но жизнь — не железная дорога с прямыми рельсами. К тому ж и поезда бывают разные — скорые и простые, товарные и пассажирские, и к месту своего назначения они тоже приходят в разное время…

Безотцовщина объединялась. Но это не было сознательным объединением, а скорее просто тягой друг к другу. И складывался их собственный мир, в котором возникали свои законы и в котором шла своя борьба. И всегда при этой борьбе присутствовали старшие. Со старших брали пример, им подражали. А старшие были разными, и судьбы у них тоже были неодинаковыми…

Сережка подошел к картежникам.

— Будешь? — обратился к нему Женька, кивая на руку, в которой держал колоду.

— Давай, — кивнул Сережка.

Сильно, но не ломая, он сжал в ладони карту:

— На все.

Кругом задвигались, оживились.

— Так сразу?

— Во дает!

— Очко! — негромко произнес Сережка, разжимая ладонь и показывая десятку с тузом.

— Везунчик! — заметил Женька.

Но Сережка даже не удостоил его взглядом, спокойно взял деньги.

Народу у лавочки прибавилось.

— Опять карты! — раздался грозный окрик. — И опять все те же! Ну, погодите у меня… Сегодня же фамилии будут известны милиции!

Это кричал домоуправ. В карты во дворе играть не разрешалось. С этим боролись, и прежде всего домоуправ Петр Александрович.

Увидев у лавочки подозрительную толпу, он постарался незаметно подойти к ней и, прежде чем кто-то успел крикнуть: «Атас!» — накинулся на ребят.

Играющих сдуло, как ветром. Однако это не помешало Петру Александровичу продолжать свою громкую тираду, которую он теперь уже больше обращал к тем, кто был в саду, стоял на балконах и вообще его слышал.

— Я наведу в своем доме порядок! — кричал он. — А то совсем распустились! И родители тоже не смотрят. Вот оштрафуем с милицией, тогда будете знать!

Окончания грозных обещаний Петра Александровича Сережка уже не слышал. Оказавшись за третьим корпусом, где малышня запускала змея, он захотел было отнять его у них и сам попробовать поднять плотный квадратик в небо, но увидел Японца…

Целые легенды рассказывали во дворе о Японце. Говорили, что он мог без труда забраться по водосточной трубе на любой этаж, открыть ногтем замок, вытащить без шума стекло из окна.