Топот балерин

Талия (для меня просто Талька) — профессиональная балерина. Закончила областное хореографическое училище. Не прима. Хотя ах как смотрелась бы полуметровыми буквами на афише и заглавными — в программке. ТАЛИЯ ГЕНЕРАЛОВА! И — статуэточная, фарфоровая фигурка на одной ножке. Отдельно — лицо крупным планом.

Вообще-то в балерине главное — ноги, но у Талии в довесок к ногам шло ЛИЦО. Хотя это ещё вопрос, что к чему в довесок.

И очень было обидно, что главного достоинства: лица — как раз никто из публики и не видел.

Ослепительный цветной кругляшок прожектора преследовал и догонял Одетту-Одиллию, Жизель, Раймонду и Сильфиду. Кого угодно, с их килограммами театральной штукатурки на лице и клацающими пластмассовыми ресницами — только не красотку Талию.

Она, прелестница с таким подходящим для афиш именем — танцевала даже не вторые партии, а в кордебалете. В вульгарной подтанцовке.

Большей частью переминалась на заднем плане с фигурантками, подругами по жгучему несчастью. Вместе со всеми замирала, как болванчик, послушно и якобы восхищённо поворачивала головку вслед за солистками — задаваками и воображалами.

Служила живой картиной в полутёмной глубине сцены. Практически декорацией. Ах, такое лицо пропадало…

* * *

Между прочим, нести в себе красоту может только очень сильная женщина. Слабачкам тут не место. Красавица не позволит себе ни на секунду расслабиться. Вечное напряжение. Всюду враг.

У женщины может быть беззащитный, умоляющий взгляд и фигурка, которую, кажется, легко переломить нажатием двух пальцев. Это видимость слабости, оберег, мимикрия своего рода, её главное оружие.

Не верьте прелестнице. Она сильнее трёх дюжин атлетических мужчин, вместе взятых.

Стоит красотке появиться в общественном месте, как все присутствующие женщины начинают испытывать смутное беспокойство.

Непроизвольно напрягаются, подтягиваются, кожей чувствуя неприятельское присутствие. У них шевелятся ноздри, леденеют ступни и ладони, поджимаются губы и животы.

Поистине, нужно обладать мужским характером и незыблемым, могучим духом, чтобы успешно отражать несущиеся со всех сторон волны, ураганы, торнадо женской неприязни, недоброжелательности.

Нет, мягко сказано: чёрной зависти, испепеляющей ненависти. Сглаза, порчи, пожеланий охрометь, ослепнуть, оглохнуть, облысеть, обезножеть, помереть…

* * *

Талия доставала мне контрамарку в первый ряд: у самой оркестровой ямы, в партере. Звучит пышно — а на самом деле сидишь, задрав голову, до ломоты и онемения в шейных позвонках. Любуешься красной от напряжения, жирной, энергично вздрагивающей лысиной дирижёра.

Я высматривала свою подружку в цветной, плюшевой пыльной полутьме. Нам порой удавалось «переговариваться» глазами.

Декорации замирали, оживали, шевелились, раскачивались. Иногда меняли место дислокации.

Срывались с места, перебегали на цыпочках. Талия небрежно сыпала изящными словечками: амбуате, андиор, па де буре…

И было удивительно, как такие тонюсенькие, эфирные тельца производят сотрясение сцены и топоток. Ну, не топот — а что-то вроде тупого козьего постукивания. Его явственно слышишь в первом ряду даже сквозь гром и звон оркестра: очень отвлекает от действа.

Да чего там. Когда невесомая фея Драже, исполняя партию, — парила и прыгала, свивала и развивала гибкий стан, быстрой ножкой била ножку и летела как пух от уст Эола по сцене нашего старенького театра— некрашеные, сколоченные между собой пласты из деревянных половиц тяжко вздыхали и прогибались.

Талия приносила домой истрёпанные пуанты. Жаловалась, что за месяц их рвётся по три пары.

Брала цыганскую иглу и принималась штопать тупой, как валенок, срезанный и подшитый неопрятный, грязный кончик туфельки. Из-под розового атласа виднелась неприглядная изнанка: лопнувший, растрескавшийся то ли картон, то ли рогожка.

Становилось понятно, каким изнуряющим, грубым физическим, мужичьим трудом даётся эта обманчивая воздушность.

* * *

— О чём ты?! Какая эстетика, какая одухотворённость? Сказки для дурочек.

Из Талькиных воспоминаний об учёбе — самое жгучее: постоянное чувство голода и холода. И страшного одиночества.

В училище элементарная дедовщина. Если кого невзлюбят и девчонка окажется слабачкой — затравят. Стойкий оловянный солдатик — вот кем должна быть танцовщица, а вовсе не воздушной, бумажной андерсеновской фигуркой.

— Вечно мёрзли. Вставали затемно. Бесконечные экзерсисы: до упада, до полуобморока. В зале холод собачий. Вспотеешь — озноб. Вспотеешь — озноб… Простуды и травмы — привычное дело, как для портнихи палец иголкой уколоть.

Для педагога мы — кусок мяса. Комок костей, сухожилий и мышц. Щупает холодными, твёрдыми медицинскими пальцами, давит, грубо, больно мнёт. Прислушивается: разогрелись ли, растянулись ли, разработались?

Сделаешь оплошность — палочкой, палочкой пребольно: по спине, ноге, руке, плечу. Щиплет иезуитски, впиваясь ногтями с вывертом — ужасно больно. Кричит, как цыган на лошадь: «Норов, кураж! Где кураж, я спрашиваю, бегемотиха?!». Только слёзы носом втянешь.

Талия вздыхает и неожиданно подытоживает: