Топот балерин

— Ничего удивительного, что балерины зачастую фригидны, а среди танцовщиков так много геев… У нас парни вообще были на вес золота: восемь девок — один я. Над ними и угроза отчисления не висела, и требования не такие драконовские предъявлялись.

Правда, в основном, они и служили чем-то вроде штативов для поддержки артисток. Нуриевых — единицы. Нет, не так: Нуриев — он и есть Нуриев, один-единственный.

* * *

Талия рассказывала, как познакомилась с первым мужем.

Среди зрителей сидел юноша. Не сводил с неё глаз. Во время представления держал сложенные перед грудью ладони, будто молился на икону. Брал одно и то же место в одном и том же ряду.

— Я в восьмом ряду, в восьмом ряду, меня узнайте вы, маэстро! — подхватывала я.

— Ай, вечно ты со своими!

И, значит, в руках юноша держал всегда — одну крупную розу. Не простую, а райскую: сорт «эдем роуз». Откуда-то прознал, что это любимый цветок Талии.

От перевозбуждения терзал несчастное растение. Потом подходил к сцене и смущённо клал у её ног нечто жалкое, вялое, комканое: в мятом целлофане, со сломанным стеблём, с осыпавшимися наполовину лепестками.

Шубы? Бриллианты? Откуда, балда, у студента-то?! Зато у него была совершенно демоническая, байроническая внешность. Бледность, мрачность, сила и страсть — всё это обрамлено, заключено в рамку из спутанных кудрей.

Тёмные кудри и зелёные глаза. Смешанная кровь: мама русская, отец осетин. Оба погибли в аварии год назад.

— Видела Тома Харди в «Грозовом перевале», в роли Хитклиффа? Вот такой он был. Я, прямо, когда вблизи увидела, чуть в трусы не кончила!

И это говорит щепетильная Талия, когда-то красневшая от слова «пердимонокль»!

Вообще, в современной литературе чрезвычайно модно женское сквернословие. Очень пикантно выглядит, когда утончённая, рафинированная дама — нежным, хрустальным голосом выругается грязно, как сапожник.

Сегодня Талия спокойно может сказать мне: «Ну что, зассала?». Или: «Ты в полной жопе». Или: «Не будь я сукой».

(…Уф-ф! Наконец, и я перешагнула через себя. Хоть тушкой, хоть чучелком, хоть левым боком прилепилась к популярной современной женской литературе).

* * *

Итак, они влюбились: прекрасная Талия и юноша с холопской фамилией Генералов и коммунальным именем Юра.

Как я упоминала, с матерью у Талии были всегда сложные отношения. Не как у дочки с мамой — а женские, сопернические, ревнивые. Она её не пригласила ни в загс, ни на свадьбу.

Была бедная, но шумная и трескучая студенческая вечеринка в общежитии для будущих инженеров: там учился жених.

Вечер немного омрачил скандал. Молодой уже тогда показал скверный, неуживчивый характер. Приревновал невесту к одному гостю, москвичу — вот дурак, говорила Талька.

Спохватился, что Талии давно нет за столом. Вышел в коридор, спустился на лестничную клетку. А московский гость и невеста… обжимаются и отчаянно целуются! Фата валяется у мусоропровода на полу.

Выскочили дружки жениха, мордобой, визг. Чуть в суматохе, спьяну не вызвали милицию. Вовремя опомнились. Московского гостя с позором изгнали, навешав тумаков.

На прелестную, слегка помятую невесту водрузили слегка запачканную фату. Вернули на законное место возле жениха. Со вздутым, покусанным, пламенеющим ротиком она была ещё обворожительнее.

Тогда ведь ещё не кололи в губы всякую химию и дрянь: вроде силикона, гилауронки и ботокса. Их прекрасно заменяли жаркие и долгие поцелуи взасос.

Приятно, без оперативного вмешательства, натурально и экологически чисто. И бесплатно. И можно сколько угодно, вновь и вновь, без ущерба для здоровья, обновлять результат увеличения губ.

— А не будь лапшой — из-под носа уведут, — дерзко сказала она загрустившему жениху. И получила первую оплеуху.

— Милые бранятся — только тешатся, — мудро резюмировала свадьба. И телега молодого веселья оглушительно загромыхала дальше.

* * *

У них была идеальное слияние в постели. Как у пуанта и ножки. Как у замочка и ключика. Как у болтика и гаечки.

Талия рассказывала, как она по утрам просыпалась рядом с Юркой и первым делом начинала рыдать.

От чего? От невыносимости счастья (а вы думали? Даже счастье может быть невыносимым).

От несправедливости, что когда-нибудь оно кончится: всё на свете имеет конец.

От страха, что однажды явится разгневанный Бог и скажет, что ошибся адресом. И посылка, туго набитая любовью, полагалась другим адресатам, а вовсе не Талии и Юрию Генераловым.

Или скажет: «За всё в жизни надо платить». И назовёт совершенно неподъёмную, невообразимую цену.

А то вдруг Талька воображала похороны. Юрка умер… Лежит в длинном гробу — весь такой, со своими расчёсанными байроновскими кудрями, в расстёгнутой на груди белой шёлковой рубашке.

— С чего он вдруг бы помер?!

— Ай, ты ничего не понимаешь.

Похороны, как и любое массовое мероприятие — вводят людей в транс.

Люди вообще слабы духом и подвержены трансу (и это дело давно просекли шаманы и шоумены). Срабатывает стадный инстинкт.

Будь то карнавал — все поддаются гипнозу бурного веселья, резвятся, пляшут и хохочут.