Торговцы космосом

Но он действительно был обеспокоен, решил, что я схожу с ума. Его беспокоила даже не сама сущность проблемы, а мое отношение к ней, и я стал очень осторожен в беседах со Шмуэлем.

Итак, я продолжал играть в игру Тьюринга, стараясь сделать ответы компьютера неотличимыми от моих собственных. Я объяснил ему, что значит зубная боль и то, что помнил о сексе. Заложил в него связи между людьми и телефонными номерами и названия всех столиц штатов, за знание которых я получил награду в десятилетнем возрасте. Я научил его неправильно писать слово «ритм», так как сам всегда писал его неправильно, и говорить «поместить» вместо «положить» из-за юношеской привычки. Я играл в эту игру, и, Бог свидетель, я выиграл ее.

Не могу с уверенностью сказать, что я потерял взамен.

Но кое-что потерял.

Я начал терять память. Когда из Кливленда позвонил двоюродный брат Элвин, чтобы поздравить меня с днем рождения, я целую минуту не мог вспомнить, кто он такой. (За неделю до этого я рассказал компьютеру все о моих летних каникулах, которые проводил с семьей Элвина, включая и тот день, когда мы оба потеряли девственность с одной и той же девушкой под мостом недалеко от фермы моего дяди.) Мне пришлось записать телефонные номера Шмуэля и моей секретарши и постоянно носить их в кармане.

По мере того как продвигалась работа, я забывал все больше. Однажды вечером я посмотрел на небо и увидел три яркие звезды, расположенные на одной линии прямо над головой. Это меня напугало, потому что я не знал, что это за звезды, пока не пришел домой и не достал звездный атлас. А ведь Орион был для меня самым простым созвездием. А когда я посмотрел на телескоп, который сам сделал, то обнаружил, что не помню, как рассчитывал зеркало.

Шмуэль продолжал предостерегать меня. Я действительно очень много работал, по пятнадцать часов в день и больше. Но не чувствовал переутомления, а так, словно постепенно теряю самого себя. Я не просто учил компьютер быть мной, но вкладывал в него части самого себя. Это настолько потрясло меня, что я устроил себе выходные на всю рождественскую неделю и уехал в Майами.

Но когда я вернулся к работе, то уже не помнил, как работать на клавиатуре вслепую; пришлось вводить информацию в компьютер по одной букве. Я чувствовал, что хотя и продвигаюсь вперед, но информации все еще недостаточно, некие важные моменты еще отсутствуют. И я продолжал переливать себя в ячейки магнитной памяти: ложь, которую я сказал на призывной комиссии в 1946 году, шуточный стишок, который сочинил о моей первой жене после развода, и что написала Маргарет, когда сказала, что не выйдет за меня замуж.

Для всего этого в банках памяти было полно места. Компьютер мог вместить в себя все, что содержал мой мозг, особенно с помощью программы, которую я написал вместе со своими пятью аспирантами.

В результате память не исчерпалась. Исчерпался я сам. Помню оглушающее чувство темноты и пустоты, и это все, что до сих пор помню.

Что бы ни означало «до сих пор».

У меня был друг, который свихнулся, когда работал над телеметрическими исследованиями для одной из программ «Маринера». Я помню, как навещал его в больнице, а он рассказывал мне медленным, спокойным, бесстрастным голосом, что врачи делают для него. Или с ним. Электрошок. Гидротерапия.

Это, по крайней мере, разумная рабочая гипотеза, объясняющая, что происходит со мной.

Я помню – или мне кажется, что помню, – резкий электрический разряд. Я чувствую – или мне кажется, что чувствую, – ледяной поток вокруг меня.

Что это означает? Хотел бы я знать. Готов допустить, что, вероятно, чрезмерная перегрузка меня доконала и теперь я тоже пребываю в полном покое, в больнице, где за мной наблюдают психиатры и ухаживают медсестры. Можно такое допустить? Господи, я молюсь, чтобы это так и было. Я молюсь, чтобы тот электрический разряд оказался шокотерапией, а не чем-нибудь еще. Я молюсь, чтобы тот холодный поток оказался лишь водой, сочащейся из моих влажных простыней, а не потоком электронов в транзисторных модулях. Я не боюсь того, что сошел с ума. Я боюсь альтернативы.

Я не верю в альтернативу. Но все равно боюсь ее. Я не могу поверить, будто все, что от меня осталось – моя индивидуальность, мое «я», – всего лишь математическая модель, хранящаяся в банках памяти компьютера 7094. Но если это так?! Если это так, господи, что случится, когда – и как я смогу этого дождаться? – кто-нибудь включит меня?

Фредерик Пол. День миллионный

День, о котором я хочу поведать вам, наступит примерно через десять тысяч лет. В нем, в этом дне, сошлись мальчик, девочка и Любовь.