Торговцы космосом

Как же хорошо я представляю тебя сейчас, читатель. Наворачиваешь небось жаренное на углях мясцо за обе щеки, скребешь одним пальцем назревающую мозоль, а другим этак небрежненько перелистываешь страницы книги, пока в колонках резво наигрывает Телониус Монк[33]. Ты же ни одному моему слову не поверил, верно? Ни на секундочку? Ну да, ты дерзко хмыкаешь – мол, люди так не живут и жить не будут! – и тянешься за кубиком льда для своей стакашки.

И все-таки Дора, прелестная, грациозная Дора, существует. Где-то там, в невообразимо далеком будущем, она торопливо спускается по трубе транспортера в свой подводный дом – хоть она и амфибия, способная добывать кислород из воздуха, водная среда ей всяко милее, – и с величайшей нежностью ставит электронную копию Дона в реализатор, а потом и сама подключается к аппарату, настроившись на прием. Чувства, испытываемые ею, я не берусь живописать – ты ведь все равно сделаешь квадратные глаза и пробухтишь: «Да разве ж так любовью занимаются?» Но я заверяю тебя, читатель, – просто поверь на слово: чувства Доры реальнее некуда. Они гораздо ярче тех, что доступны тебе в твоем времени. Брюзжи сколько влезет – Доре без разницы. Если она когда-нибудь и вспомнит о тебе, о своем прапрапрапрадедушке в энном колене, то скорее всего решит, что ты – диковинный доисторический зверь. Да ведь ты – он и есть! Да ведь Дора – еще дальше от тебя, чем ты от австралопитеков пятитысячелетней давности. В сильном течении ее жизни ты бы и секунды не проплавал. Не думаешь же ты, что прогресс будет вечно следовать прямой линии? Признаешь ли, что ждет его восходящая, ускоряющаяся, может быть, даже экспоненциальная кривая? Ему требуется чертовски много времени в начальной стадии, но стоит набрать обороты, как прогресс рвет все цепи и устремляется вперед. А ты, мясоед, развалившийся в комфортном релаксирующем кресле со стаканом шотландского виски в руке, еле-еле разомкнул у той цепи самое первое звенышко. Шесть, семь сотен тысяч дней от Рождества Христова – разве же это срок? Дора – жительница Дня Миллионного христианской эры. Между ней и тобой – десять тысяч лет. Из жиров, скопившихся в ее организме, искусственно изымаются калории; пока она спит, все лишнее гемодиализируется напрямую из кровотока – даже в туалет вставать не нужно. Всего-то прихоть – какое-нибудь желание скоротать скучные полчасика – отделяет Дору от того, чтобы заполучить в распоряжение больше энергии, чем потребляет сегодня вся Португалия, и использовать эту энергию для вывода на орбиту прогулочного спутника или раскапывания какого-нибудь лунного кратера.

Она очень любит Дона. Она хранит каждый его жест, манеру, нюанс, прикосновение руки, трепет совокупления, страсть поцелуя в символико-математической форме.

И когда она хочет его, все, что ей нужно сделать, это включить машину, и он у нее есть.

И у Дона, само собой, есть его Дора. Где бы он ни был – в гидропонном ли городе в нескольких сотнях ярдов над ее головой, на орбите ли Арктура на расстоянии пятидесяти световых лет, – ему ничего не стоит при помощи реализатора извлечь Дору из ферритовых файлов и оживить. И вот она – рядом с ним, а впереди – вся ночь. Плотскими утехами то, что они проделывают ночью, уже не назовешь – его плоть слишком сильно изменена, да и кто сказал, что она вообще нужна для удовольствий? Половые органы ничего не чувствуют. Ни рук, ни груди, ни губ тоже нет – они всего лишь рецепторы, принимающие и передающие импульсы. Именно мозг чувствует; именно интерпретация этих импульсов вызывает агонию или оргазм, и реализатор Дона преподносит ему аналоги объятий, аналоги поцелуев, аналоги диких, страстных часов с вечным, изысканным и неподкупным аналогом Доры. Или Дианы. Или сладкой Розы, или смешливой Алисии; ибо, конечно, все они уже как-то раз обменялись аналогами ранее – и обменяются в будущем еще не раз.

Чушь собачья, скажешь ты, форменное безумие. Ну а ты – перемазанный лосьоном после бритья, управляющий маленьким красным автомобильчиком, возящийся с бумажками серыми днями и рукоблудящий одинокими ночами – какой бы чушью ты показался, скажем, Тиглатпаласару[34] или Атилле, вождю гуннов?

Фредерик Пол, Сирил Корнблат. Родительское собрание

Для своего «Фольксвагена» Гарри Владек был слишком велик, а для того, чтобы купить новую машину, попросторнее, пусть даже и перепродав предварительно старую, – слишком беден. Что ж, в тесноте – да не в обиде. Он плавно затормозил. В автомастерской ему сказали – главный тормозной цилиндр уж не тот, что раньше, знай себе протекает, но когда он робко поинтересовался, во сколько встанет замена, насчитали сто двадцать восемь долларов – ну и откуда таким деньгам взяться? Припарковавшись на старательно мощенной гравием стоянке, он выбрался наружу, запер «Фольксваген» и пошел к зданию школы, до сих пор обдумывая тот звонок доктора Николсона, порядочно выбивший его из колеи.