Гарри сел и допил остаток кофе.
Встав в дверях, Маргарет окликнула его:
– Гарри… Давай поднимемся наверх. Посмотрим на Томми.
– По-твоему, после этого я с легкой душой убью сына? – сухо спросил он.
– Мы все обсудили, Гарри, и пришли к выводу, что это не убийство. Что угодно, но – не оно. Я только думаю, что Томми должен быть с нами, когда мы решаем… пусть даже он не знает, что мы решаем.
И они застыли рядом с огромной колыбелью, где лежал их сын, разглядывая в свете ночника длинные светлые ресницы, пухлые щеки, сомкнувшиеся на большом пальце губы.
Чтение… модельки самолетов… прогулки на велосипеде. Против абстрактного лица в стиле Пикассо и случайных бурных слюнявых поцелуев – таких желанных, почти заветных.
Гарри простоял там все полчаса, а потом, как и обещал, вернулся на кухню, снял трубку и стал набирать номер.
Фредерик Пол. Ловушка
Мое место было у иллюминатора, в передней части салона. Я бросил взгляд на табличку: соседнее место забронировано для Горди Маккензи. Не раздумывая, я прошел мимо, и тут меня остановила стюардесса:
– О, доктор Грю, рада приветствовать вас на борту…
Я стоял, загородив проход.
– Вы не поможете мне перебраться куда-нибудь подальше, Клара? Хотя бы туда. На том кресле не было таблички.
– Сейчас посмотрю. – Она взглянула на схему. – Перенести вашу сумку?
– Пожалуйста. Мне надо поработать.
Мне действительно надо было поработать – вот почему меня не устраивало соседство Маккензи. Я устроился в кресле и насупил брови, показывая соседу, что болтать не намерен. Он ответил мне столь же хмурым взглядом. В салон вошел Маккензи, но меня он не заметил. Клара наклонилась над ним, будто проверяя ремень, и невзначай убрала карточку с моим именем. Умница!
Мне бы не хотелось, чтобы у вас сложилось впечатление, будто я воздушный волк, который знает по именам всех стюардесс. Я и знаю-то всего одну-другую на линии Нью-Йорк – Лос-Анджелес, да еще в аэропорту О’Хэйр, ну и, может быть, кое-кого на линии между Хантсвиллем и Кейпом… Да, и еще та девушка, с которой я летал из Орли, – но только потому, что она подбросила меня однажды на своей машине, когда на метро была забастовка и такси нельзя было поймать. И все же… Мне приходится колесить по свету. Такая работа. Я защищался по физике атмосферных явлений, моя специальность – инструментальные измерения, а это сейчас модная область, и меня приглашают на тьму конференций. Притом приглашают так, что «нет» не ответишь: прощай научный престиж, а с ним и возможность свободных исследований. Впрочем, все это, как правило, шикарно обставлено и довольно занятно – когда есть время для развлечений. Я ко многому уже попривык и могу с ходу отыскать приличный ресторан в Кливленде или Альбукерке.
Странно. Все представлялось мне совсем не так, когда я мальчишкой зачитывался статьями Уилли Лея и разыскивал женьшень, чтобы набрать денег на учебу в Массачусетском технологическом институте и строить потом космические корабли. Я думал, что стану худым, неряшливо одетым ученым с пылающим взором, думал, что не буду вылезать из лаборатории (в ту пору мне казалось, что космические корабли делают в лаборатории) и подорву здоровье, просиживая ночи напролет над логарифмической линейкой. А вышло так, что я подрываю здоровье коктейлями и резкими сменами климата.
Но, по-моему, я знаю, что надо делать.
Вот почему я не хотел тратить полтора часа на Горди Маккензи, переливая из пустого в порожнее. Я и в самом деле знаю, что надо делать.
Это не моя область, но я поговорил кое с кем из тех, кто занимается системными исследованиями, и не встретил того вежливого взгляда, который появляется у людей, когда вы пытаетесь втолковать им что-то такое, что они сами знают лучше. Попробую объяснить.
В каждой уважающей себя отрасли науки за месяц собирают десятка два конференций, симпозиумов и коллоквиумов, не считая всяческих семинаров и встреч типа «немедленно иди сюда, не то дотацию получат другие». И все это почему-то в разных местах. С прошлого года, когда меня свалил грипп, не было недели, чтобы я все дни подряд ночевал дома.