Торопун-Карапун и тайны моего детства

Мы шли по пустынным улицам. Человечки давно скрылись в своих домах. Но крыши из сливочных кремов - плохая защита от дождя. И дождь злорадно облизывал ананасные, вишневые, земляничные, сливочные стены домов...

По улицам текли не ручейки, а уже целые сладкие потоки, в которых кружились лепные украшения из цукатов, всякие сдобные балясины, кусочки миндаля. А дождь не щадил. С грохотом падали шоколадные стены. Кипящее сладкое месиво готово было захлестнуть нас.

Только Цыпленок, казалось, чувствовал себя хорошо. Он не закрывал рта и ловил клювом сладкие капли и изюминки.

- Ух ты! - кричал он. - Еще цукатннку ухватил!

- Мало ты там пирожных съел! - ворчала Ложка. - У-у, обжора!

- Я бы еще поел, - не обижался Цыпленок.

- А здорово он клюнул в нос шоколадную куклу, - засмеялась Ложка.

И Торопун-Карапун тоже засмеялся. Мы шли мокрые и смеялись.

- А я-то наелась, ух ты! Нет уж, хватит, - говорила Ложка. - Во всем городке соли горсточки не найдешь.

Мы пролезли в пролом шоколадной стены и оказались за пределами Шоколадного городка.

Дождь стал стихать. И скоро совсем прекратился. Небо очистилось. И над Шоколадным городком появилось Шоколадное Солнце.

Заслонив ладонью глаза от Солнца, я смотрел, как там, в Шоколадном городке, вновь засверкали, заискрились плоские, остроконечные, шарообразные крыши, такие радужные, такие цветастые, как в детстве лужа за моим домом, где я пускал кораблики.

Идти становилось все труднее и труднее. Мы едва отдирали ноги от густой и липкой почвы, раскисшей под дождем.

Я не сразу сообразил, что мы попали в Мармеладовое болото.

Мы медленно брели. А над болотом уже спускался вечер. Вспыхнули и погасли рогалики с вареньем на башне в городке. Отзвонил шоколадный колокол. Приближалась ночь.

- Придется здесь ночевать, - сказал Торопун-Карапун.

- Ой, холодно спать прямо на болоте! - вздохнула Ложка. - После дождя в домике бы погреться.

- Не печальтесь. Что-нибудь придумаем. - ТоропунКарапун вдруг улыбнулся: - Да что тут думать, если с нами обжора! Цыпленок, сделай нам в Мармеладовом болоте домик.

- Это можно, - оживился Цыпленок. - Я быстро управлюсь.

Под вами дрогнуло Мармеладовое болото, когда Цыпленок отхватил здоровый кусок его.

- Тут будет дом наш, - приговаривал Цыпленок. - А вот спаленка. Одна кровать для Торопуна-Карапуна, другая... - И он зачавкал. - Другая для кока...

- На сливочных простынках да на зефирных подушечках спали, - проговорила Ложка, - а теперь на мармеладах поспим.

- Идите, готово! - позвал Цыпленок. - Здесь ступеньки я сделал, не споткнитесь.

Тихонько ступая по мягким, липким ступеням, мы спустились вниз, туда, где Цыпленок сделал спальню.

- Спокойной ночи, - сказал Торопун-Карапун.

НАВСЕГДА

Едва я закрыл глаза, как снова очутился в детской колонии. И сразу лицо Вали Шевчука: радостное и растерянное, потому что он уезжал из детской колонии. Вот ведь как - навсегда уезжал! Мама его, в белом полушубке, шапке-ушанке, в ремнях, наспех бросала Валины веши в чемодан:

- Скорей, скорей, поезд ждать не будет!

И они вдвоем потащили этот чемодан по нашей узенькой тропке.

И снег тогда падал, и мы кричали:

- Валька! Прощай! Валька!

- Прощайте! - кричал он.

Навсегда. Он уезжал навсегда.

Комната после его отъезда осталась неприбранной. На полу валялась бумага, Валин шарф.

- Э, смотрите, шарф забыл!

- Теперь уж все.

- Теперь не отдашь.

На Валину кровать у окна перебрался Витька. Он перестилал постель и напевал что-то: ему, как и всем нам, вдруг, сразу стало не хватать Вали, и его рисунков, и его голоса - как он тихонечко подбирал вторую к любой песне, и потом по этой песне, по ровному ее полотну будто шла вышивка из его вторы:

На позицию девушка

Провожала бойца,

Темной ночью простилася

На ступеньках крыльца.

И пока за туманами

Видеть мог паренек...

Вдруг Витька закричал:

- Гладите-ка!

Я подбежал.

- Забыл! Смотри, Валя еще что-то забыл!

Под матрасом лежал газетный сверток. Мы достали его, аккуратно развернули газету.

В свертке были три стреляные гильзы, оловянный пугач, желтая пряжка со звездой и Валин большой альбом с рисунками. Это был целый дневник в рисунках с подписями.

Мы начали рассматривать альбом. Возле трехэтажного кирпичного дома стоит, прислонившись к столбу, женщина в платке и смотрит, смотрит вслед уходящим солдатам. Подпись: "Перыйдень войны".

А на другой стороне листка - лошади. Они скачут, гривы их развеваются, и вокруг них высокие травы.

И еще рисунок: "Мы едем в Ташино". Ребята с мешками и чемоданами на платформе. Вагон. Ступеньки вагона. А рядом - раненый солдат на костылях.

И еще: "Ташино. Ветка сосны"...

И портреты ребят из нашей детской колонии.

Мы листали дальше и дальше, и вдруг - стоп! - начат танк, не дорисован, перечеркнут. И вложено письмо.

"Дорогой Валя! Хочу описать тебе последний бой твоего отца, Николая Ильича Шевчука..."

Письмо было большое, подробное, было видно, что Валиного отца любили и горевали о нем. В последнем бою батарея, которой командовал Валин отец, уничтожила шестнадцать фашистских танков. Николай Ильич геройски погиб.

А кончалось письмо так: