Торжество Ваала

Прочтя это известие в газете, Агрономский сразу встрепенулся и взыграл духом, осененный счастливою мыслью. Если М-ской управе дозволили самой выбрать инспектора и утвердили его, то почему бы не сделать того же и для Бабьегонской? Ведь бабьегонский инспектор тоже «чинодрал толстовского режима». И хотя он человек, пожалуй, смирный, инертный, в дело мало теперь мешается, но все-таки мешается же иногда со своими дурацкими ссылками на какие-то там циркуляры «его сиятельства графа»; все же спорить и даже грызться с ним приходится порою. Да и что же из того, что человек только «не мешается»? В настоящее время этого еще мало! Надо пользоваться таким редко счастливым временем, надо ловить минуту и работать, — работать для будущего всеми силами совместно. Для действительной пользы дела надо, чтоб инспектор не сторонился только, а помогал, чтоб он дружно, рука об доку, шел вместе с ним, Агрономским, и его друзьями, к одной общей цели; надо, чтоб он работал в их духе и направлении, — вот что надо!.. А еще лучше, если б он сам, Агрономский, мог занять такую должность, — земство его бы предложило, а правительство жалованье ему платило бы. Уж чего бы лучше!.. И если правда, что министерство поступило так, как пишут, то тут и раздумывать нечего, а следует скорее ковать железо, пока горячо, — скорее снаряжать депутацию, составлять петицию и — айда с прошением! Так и так, мол, на основании бывшего примера, имеем честь почтительнейше ходатайствовать и т. д. Во всяком случае, это такое неожиданное и существенное расширение земских прав, что им следует воспользоваться, хотя бы только из-за принципа. И Агрономский сейчас же полетел в Бабьегонск, поднял там на ноги всех членов управы, составил на дому у де-Казатиса секретное совещание, сочинил проект самой забористой, в «современном» вкусе «петиции», с критикой «прошлого», со ссылками на «призыв к обществу» и на «споспешествование мирному преуспеянию, в духе благодетельных реформ», и в два дня обработал «по секрету» всю эту свою затею. Совещатели, недолго думая, сами себя уполномочили (они слишком хорошо знали настоящий, ими же подобранный, состав своего земства и свою силу, чтобы постесняться «таким пустяком»), сами между собою избрали депутацию, в состав которой вошли бесцветный Коржиков, как уездный предводитель дворянства, солидный и представительный де-Казатис, как председатель уездной земской управы, и сам Агрономский, как почетный член училищного совета от земства, — а затем, сами же сейчас распорядились отчислить «г-м депутатам» из земского сундука подъемные, прогонные, суточные, да сверх того, еще на путевые и «непредвидимые» расходы, в количестве более чем достаточном, несмотря на всю скудость земской кассы. И вот, на другое же утро, втихомолку, не обмолвясь о своей затее ни единым словом не только посторонним лицам, но и своим управским служащим, «излюбленные люди» эти отправились на железную дорогу. Насчет временного опустошения ими земского сундука они не беспокоились, так как были уверены, что в случае удачи, да даже и при неудаче, «многочтимейший сосунок» Пихимовский не откажется пополнить их «позаимствование» ради такой благой цели: ведь тут дело идет о таком важном «расширении прав земства», да еще и по такому вопросу, который прямо касается будущности «молодого поколения», в лице «детей народа»! На такое дело Пихимовский никогда не откажет!

В Петербурге их приняли, где следует, очень любезно, — еще бы! «излюбленные люди», уполномоченные депутаты! — выслушали их очень благосклонно, причем даже высказались в смысле полной готовности со своей стороны всегда содействовать и удовлетворять, по силе возможности, всем справедливым и «симпатичным» желаниям земства и, в заключение, обворожив их своею «доступностью», направили всю эту «почтенную депутацию» к кому следует, в департамент, — там-де вашу петицию обстоятельно рассмотрят и дадут заключение.

В департаменте приняли их тоже очень любезно, но уже не с такою обворожительностью и, перейдя прямо на деловую почву, спросили, кого же именно они желали бы?