Торжество Ваала

Для Тамары с первого же взгляда не осталось сомнения, что это именно тот самый Охрименко, который некогда преподавал физику и математику в Украинской женской гимназии. Но как он с тех пор переменился!.. В лице у него появилось теперь значительное, чиновно-солидное выражение, какого прежде и тени не было. На носу, вместо легкомысленного пенсне, сидели основательные золотые очки, — настоящие «ученые» очки, — оказывавшие, впрочем, поползновение съезжать иногда на самый кончик этого прыщеватого носа. Когда-то волосатая, грива запущенных волос приведена в приличный вид, значительно подстрижена и причесана; верхняя туба подбородок и щеки гладки и досиня выбриты, тогда как прежде зарастали себе невозбранно, во всю силу своей природной растительности, так что Тамару даже удивило, как это он решился расстаться со своею литературщицкой наружностью, какую придавали ему именно борода с усами и лохматая грива. Белье теперь у него чистое и туго накрахмаленное, вицмундир словно бы сейчас с иголочки, пуговицы с гражданскими орлами так и сияют, и — к довершению удивления Тамары — в петлице этого вицмундира алела свеженькая орденская ленточка, и весело, но вовсе уже не либерально, болтался на ней, выглядывая из-за отложного борта, Анненский крестик. Словом, на вид это был и тот же Охрименко, да не тот. Вместо прежнего кашлатого и развинченного разгильдяя, вечно бравировавшего своим радикализмом и сочувствием, если не сопричастием, к «общему делу», пред Тамарой стоял теперь форменный, чопорно подобранный и подтянутый чиновник, из числа видимо подающих большие надежды на дальнейшее преуспеяние свое в чиновно-педагогическом мире. На левой руке его, в которой держал он свою новенькую форменную фуражку с кокардой, была даже надета туго затянутая лайковая перчатка гриперлового цвета, и от самого его пахло эс-букетом. Все это ясно свидетельствовало, что в настоящее время он вполне усвоил себе известное педагогическое правило, по которому истинный педагог должен быть всегда одет «не с роскошеством, но с изяществом». Отказался ли Охрименко в душе от прежнего сочувствия «общему делу», — это другой вопрос, но очевидно, что после постигшей его неприятности, в виде ареста по «прикосновенности» к какому-то южному политическому делу, от которого, впрочем, удалось ему счастливо отделаться лишь благодаря «новым веяниям» известной «диктатуры сердца», — он стал умнее, поняв всю тщету своего пустозвонного бравирования и уразумев надлежащим образом, где раки зимуют, разом совлек с себя «ветхого адама» нигилизма и преобразился по внешности в благонамеренного чиновника. А что до «сочувствий» его, так ведь сочувствовать и «содействовать» чему бы то ни было, конечно, гораздо выгоднее и безопаснее под солидною чиновничьею оболочкой, за которую казна еще и жалованье платит и награды дает, — это-то он понял. Итак, это был Охрименко рафинированный, Охрименко в новой фазе своего развития, которую Тамара угадала в нем своим женским чутьем с первого же раза. Во всяком случае, — такая метаморфоза явилась для нее новостью совсем неожиданною.

— Учительница Бендавид, — официальным тоном представил ее Агрономский инспектору.

Охрименко, поверх очков, сползших у него в эту минуту на кончик носа, глянул исподлобья совсем безразличным взглядом, как на особу, совершенно ему неизвестную, имя которой ровно ничего не говорит ему, и послал ей издали, вместо поклона, кивок головою, точно бы и в самом деле видит ее в первый раз в жизни и не имеет о ней никакого понятия. Это притворство вышло у него довольно удачно, и Тамара, поняв его про себя именно как притворство, осталась в душе даже довольна таким оборотом дела, который, по крайней мере, избавлял их обоих от лишних фраз и напоминаний друг другу о неприятном прошлом.

Затем, Агрономский таким же порядком представил Охрименке и отца Макария, как законоучителя, и вот, к величайшему удивлению Тамары, инспектор почтительно подошел к нему под благословение, после чего весьма любезно пожал его руку.

— Извините, батюшка, я, кажется, прервал ваши занятия? — обратился он к старику. — Пожалуйста, продолжайте не стесняясь… Мне будет очень интересно послушать… Чем именно вы занимались?

— Толкованием на текст «Воззрите на птицы небесные».

— Ах, на «птицы небесные»?.. Очень поучительно. Ну-с? — повернулся он к первому попавшемуся на глаза мальчугану. — Что же мы знаем о птицах небесных?.. Во-первых, скажите мне, что такое птица? и почему она небесная? потому ли, что она небесного происхождения, или по другому чему, как вы думаете?

— Птица… — заморгал на него мальчик недоумевающими глазенками. — Известно что… птица — она и есть… летает.

— Да, но ведь и пух тоже летает, и одуванчик летает, и муха летает: значит, и пух, и одуванчик тоже птицы по-вашему?