Тоска по дому

С первого же раза, когда родители оставили меня у тети Рути, между нами установилось прямое сообщение, без двух промежуточных остановок – моей бабушки и моей матери. Мы с тетей Рути вместе играли в девчачьи игры, ходили по магазинам на Дизенгоф, а дома весь вечер мастерили коллажи из журнальных вырезок и лоскутков ткани. И все жесткие правила моих родителей – ложиться спать в десять, не смотреть «Даллас», не слушать музыку на большой громкости – все эти правила на день-два отменялись, разумеется, при условии, что я никому об этом не проболтаюсь (она жутко боялась мою мать).

Она была единственной, кроме мамы, папы и Йоава, кто знал о промывании желудка, – я сама ей рассказала, хотя родители не хотели посвящать ее в эту историю, – и она же уговорила меня заняться рисованием. «Я тоже так начинала», – сказала она, и ее затуманившийся взгляд был красноречивее многих слов.

Мы продолжали встречаться у нее за кофе и рогаликами с шоколадом до моей службы в армии; в увольнительную нас отпускали раз в две недели, и в эти редкие дни я отсыпалась, отъедалась и бегала на танцы; отсыпалась, отъедалась и бегала на танцы. «Позвони тете Рути, – говорила мать. – Ты же знаешь, своих детей у нее нет. Она все время о тебе спрашивает». – «Конечно, – отвечала я, – прямо сейчас позвоню». Я и в самом деле собиралась ей позвонить, но всегда что-то мешало: какой-нибудь парень, какая-нибудь вечеринка. Тетя Рути забывала про самолюбие и продолжала посылать мне на службу посылки с шоколадом, чипсами и стихами Далии Равикович. Я обещала себе, что отвечу ей или хотя бы позвоню, скажу спасибо, но так этого и не сделала, а сразу после демобилизации уехала в длительное путешествие. Я обещала себе, что заскочу к ней по дороге в магазин туристического снаряжения, но не заскочила, а когда вернулась из поездки, мне пришлось срочно искать квартиру в Иерусалиме, чтобы успеть до начала занятий в Бецалеле. Я знаю, что все это отговорки, а правда заключается в том, что я о ней просто забыла. Я вытеснила ее образ на периферию чувств, смутно догадываясь, что она всегда будет где-то рядом и поддержит меня в трудную минуту, пока однажды вечером, два года назад, не позвонила мать. «Я не знаю, интересует тебя это или нет, – сказала она, – но тетя Рути в больнице, в Тель-Авиве. Она упала на улице и ударилась головой. Сейчас она без сознания». Я сразу помчалась в Тель-Авив, бросила все и приехала, но с ней уже нельзя было поговорить, нельзя было что-нибудь ей рассказать и попросить прощения. Я могла только сидеть у ее койки и держать ее за руку.

– Мы не знаем, что делать с ее квартирой, – неделю назад во время одного из наших телефонных разговоров сказала мама.

До того я слушала ее рассеянно, но тут встрепенулась:

– Почему?

– Мы бы сдали квартиру, но не уверены: вдруг она проснется. Врачи говорят, что шансов мало, но такие вещи случаются. И тогда ей некуда будет возвращаться. С другой стороны, она каждый день теряет деньги, которые могла бы получать за аренду. А у нас сейчас каждый грош на счету, лечение обходится недешево.

– Так что вы намерены делать? – спросила я.

– Не знаю, – вздохнула мама. – Наверное, подождем еще пару месяцев.

– Мне кажется, стоит подождать, – согласилась я. И представила себе пустую квартиру тети Рути, и женщину с «Автопортрета», которая смотрит на девочку с другой картины, то есть на меня, и спрашивает: «Ну, и долго еще мы будем здесь одни?»

После сеанса у Хилы, подарившего мне ясность мысли, меня осенило: «Вот туда я и сбегу». Я сразу позвонила маме и озвучила ей эту идею.

– Я даже не знаю… – забормотала она, но я не стала ее слушать:

– Я думаю, что тетя Рути была бы очень рада.

– А что, если она придет в себя? – спросила мама.

– Если это случится, – ответила я, – я в течение получаса освобожу квартиру. Только она уже полтора года в коме, и мне слабо верится, что она проснется именно сейчас. К тому же квартира нужна мне всего на две недели.

– А как же Амир? – сказала она. – Такой хороший парень…

Тут уж я не выдержала:

– При чем тут Амир? Согласна ты мне помочь или нет?

– Не понимаю, – не сдавалась она, – почему бы тебе не пожить у нас?

– Все, мам, хватит, – сказала я. – Почему с тобой никогда ни о чем нельзя договориться?