Тоска по Лондону

День темный, небо низкое, дождь. В окне вижу мокрый булыжник площади, одинокий пешеход тащится к Охотному ряду. Нежилые окна ГУМа отгородились от мира полосаму бумаги, словно руками, сложенными накрест. Тихо и пусто. Иногда в мглистом небе видны колбасы аэростатов. Природа помогает войне. Ни разу не доводилось видеть Москву такой мрачной.

Война принимает все более яростный характер. Тому причиной поведение германской армии на оккупированных территориях. Сие обстоятельство сперва приводило меня в недоумение: неужто Гитлер не проинструктировал войска должным образом? неужто собирается воевать с русским и другими народами, населяющими нашу далекую от цивилизации окраину? и подготовившись к походу в военном отношении, социально не готов к нему никак? На войне как на войне: Армия сопротивляется, бомбить не всегда удается прицельно, села горят, наступающим не до компенсации пострадавшим жителям, а советская идеологическая машина не упускает ни единого шанса. Между тем, пропаганда не стоила бы немцам больших усилий. Многие еще помнят оккупацию 1918-го и порядок, который воцарился на истерзанной земле с приходом немецкой администрации. Что бы стоило напомнить?

Словом, я ждал пропагандного контрнаступления со стороны Гитлера, чего-то, чем, пробивая цензурный барьер, он заявил бы, что воюет исключительно с режимом. Для жеста недостаточно было бы листовок, призывающих к сотрудничеству с новыми властями. Мало даже декларации о роспуске колхозов. Я ждал обещания наделить крестьян землей, хоть намека на будущее самоуправление народов, это их немедленно разделило бы, даже на то, что сама Русь останется в своих исторических границах с выстраданной ею Сибирью.

Словом, я затаив дыхание ждал, кто из двух психопатов первым успеет адресоваться к народу. Разве главное стрелы на карте? Главное — народ. Я ждал, что предложит Гитлер и что ответит народ. Выступление Сосо мало что меняло. Он трепетал, ожидая манифеста Гитлера ко всем заключенным в границах, которые так легко было охранять изнутри и так непросто оказалось сохранить снаружи.

Но ничего не произошло. Мой пациент в истериках вспоминал, как собственными руками перерезал себе поджилки, а его враг, в ослеплении силой, пренебрег не то чтобы дополнительным, а, не исключено, единственным рычагом победы.

Война стала все же народной. Сталина от Гитлера спас Гитлер. Бесноватый объявил войну народам Российской империи. И вот знамена 1812 года реют над страной.

Историки будут потом подсчитывать, где и какой генерал не там и не так загнул стрелу и упустил часы. Не миги упущены, упущено все. Даже в случае нашего поражения война на этой земле не окончится, пока не сдохнет Гитлер, не переменится режим и все не станет по-прежнему или хуже, чем было. Судьбу народу нельзя принести извне. Принести можно лишь горе. А оно ожесточает и сплачивает.

… «Эмка» разбрызгивает лужи, пересекает площадь, подъезжает к Спасским воротам. Кто-то по вызову. Вечереет, разгорается деятельность…

Перехожу в комнату с панелями. За столом Усач, Брюнет и Наследник. Этот мельком улыбается мне, остальные почтительно следят, как Сосо шагает взад и вперед по ковровой дорожке, посасывет угасшую трубку и переваривает доклад Штабного. А тот в углу, у стола с картами, сложа руки по швам, провожает вождя поворотами головы. Бесшумно отворяется дверь, входит Кондом, присаживается у стены. Сосо, словно только его и ждал, останавливает хождение.

— Ударыть в дывух напыравлэныях…

— Так точно, товарищ Сталин, — загорается Штабной. — С севера на Великие Помидоры, а с юга на Малые Огурцы…

Сосо останавливает его жестом. Оглядывает синклит, собирает у глаз мудрые морщинки, воспетые поэтами, озаряет рябое лицо усмешкой:

— В дывух напыравлэныях зыначыт: один удар из Масакавы на запад, а дуругой — дуругой с запада на Масакаву.

Молчат. Не поняли.

И я не понял.

Сосо глядит — «Эх, помощнички!», а они на Сосо. Усач моргает: осел ослом. Кондом непроницаем, этот тупость свою скрывает надежно. Наследник нахмурил брови, выглядит понимающим, но кого он обманет… Брюнет схватил суть дела (политработник!), это видно по злобной радости, вспыхнувшей на его лице, но еще не уверен, привстает со стула, вопросительно глядит на Сосо, а Сосо ему кивает — мол, маладэц, Брюнет, бистро саабражаишь…

В дверях возникает Привратник, Сосо велит ему вызвать Увальня. — Он здесь, товарищ Сталин.

Увалень грузно замирает у двери, и Сосо велит:

— Удовлетворите просьбу москвичей, собирайте ополчение.

Начинается движение лиц. Кондом улыбается, не раскрывая рта и глядя куда-то в угол. Наследник смеется широко и радостно, словно узнал о рождении ребенка. Усач хохочет и хлопает себя по бедрам, как будто слышит славную казарменную шутку. Штабной озабочен, ему не до веселья. Брюнет растянул губы и сощурил глаза, ему уже невмоготу, он уже подался вперед, он олицетворяет Действие, которое, видимо, и начнет разматывать не до конца понятный мне, но несомненно зловещий сюжет.

Сосо добродушно поясняет Штабному: