Тоска по Лондону

Теперь он пытается превратить эту им же спровоцированную войну в народную. Но Гитлер не простак и понимает: выиграть во мнении народа (значит, выиграть войну. Вот и будут бороться за мнение народа два вождя, два подлеца, два убийцы.

Сеансы гипноза продолжаем. Результаты могли быть лучше, если бы не сводки с фронтов. Они леденят кровь. Нахожусь при нем круглосуточно и устаю смертельно. Все совещания с военными и наркомами происходят на моих глазах.

Кремлевская жизнь становится скукой, буднями, бытом.

ГЛАВА 2. ДЕНЬ МОЙ НАСУЩНЫЙ

Мерзейшее из людского во мне проявляется в снах. Проснувшись, я разглядываю их. Мне некуда больше спешить и некуда гнать лошадей. Я не придворный пиит, не трудящийся и не затурканный титский служащий. Я (Американец и Сумасшедший Писатель (в кличках народ не востер). В качестве таковых, проснувшись, могу позволить себе поваляться, припоминая причудливую работу своего котелка за истекшую и, конечно, кошмарную ночь.

Проснуться с тяжелой головой — это обыкновение. Как говорится, если тебе за сорок, ты проснулся и тебе ничего не болит, значит, ты умер. Тяжесть уляжется, чтобы к вечеру испариться или, напротив, усилиться и дойти до такой боли, что… Возможны и другие варианты. Словом, выбор богат, но я в нем не властен. А пока лежу с закрытыми глазами и сортирую видения. Отделяю те, что можно использовать в творческих целях. Творчество мое ныне лишено материально-экономических устремлений, поэтому свобода моя не ограничена ни в выборе сюжетов, ни в изложении их, а это, доложу вам, немало.

Американские сны теперь редки. Если случаются, то отравляют день. Не воспоминанием о комфорте, хотя капиталистический ад меня, грешного, развратил этим доступным каждому недорогим удовольствием. Впрочем, боюсь, что конвергенция вскоре сведет его на нет. Со временем узнать об удобствах тамошнего ада можно будет лишь из мемуарной литературы и документального кино. Но пока что там еще чудо как хорошо, и посему утренний отбор, зачастую определяющий настроение на день, провожу со строгостью титской цензуры в пору, когда она оберегала своих граждан от зависти — тягчайшей из эмоций. Я в полной боевой готовности свернуть свои мысли и стереть сновидения из памяти так же надежно, как стиралась правдивая информация из прессы, истории и жизни титского отечества.

А тогда можно начинать день.

Сегодня, свершив туалет и наполнившись овсянкой, начинаю выходом на улицу. Огромное небо, как поется в титской песне, одно на двоих.

Я одинок. Но присутствие другого можно ощущать непрерывно. Можно носить его лицо поверх своего. Осязать мир его нежной кожей (имея на себе задубевшую шкуру). Глядеть на мир его бархатными глазами (не обладая ни микроном бархата). При должном воображении одно только и нужно — свободное время. Вот оно-то у меня есть. Я исключение не только из правил, я исключение даже из исключений. Все суетятся вокруг, мужчины, женщины и дети, а пенсионеры и вовсе перегружены, выстаивая в очередях. Лишь я могу позволить себе роскошь — во всякое время болтаться по улицам родного города. В кармане единственная моя сладкая и неповторимая, тяжко добытая бумажка из диспансера нервного. Я объявлен сумасшедшим. Я как бы рукоположен в сумасшедшие и гуляю дозволенно, тогда как весь в едином порыве титский народ, включая и моих друзей, к сожалению, закладывает новый и, конечно же, светлый котлован будущего.

K сожалению — о чем? о друзьях? или о котловане?

И-и, батеньки, сами ломайте голову. Ибо отныне и навеки я вижу вас в одном ракурсе — в белых тапочках.

Прелесть дна в том, что падать некуда. «Если честь имеет преимущества, то их имеет и позор, и тогда они, пожалуй, даже необъятнее». Томас Манн. Один из любимейших моих писателей. Одна из любимейших цитат. Отныне никто никогда не заставит меня вычеркнуть из написанного мною текста любимую цитату любимого писателя. Не переставит политические акценты. И не сократит рукопись на треть.

Невероятно? Между тем, все произошло само собой. И свобода моя теперь абсолютна. Я свободен, как какой-нибудь немытый бродяга в нью-йоркской трущобе. Все мое: улицы, дома. Окна разинув, стоят магазины. В них нет продуктов, но много плакатов типа «Новое содержание раститскизму!» Это вместо прежнего «Все на борьбу с мухами!»

Валяйте, ребята, боритесь. Я, понимаете, сменил систему отсчета. Мои ценности конкретны. Мой Лучший Друг. Мой Опекун. Мой Док. N (стыдно произнести) рэ в месяц госпенсии по умственной инвалидности. Зато неограниченное пользование городскими библиотеками. Любая из них честью для себя почитает одаривать меня книгами, списываемыми с баланса. И бумагу я мараю теперь как хочу, а не как руководящий дядя хочет.