Тоска по Лондону

Но мне многое предстоит в разговоре, не следует пришпоривать события. Вынул из жилетного кармана контейнер с лекарством, дал ему вторую таблетку. Он проглотил и продолжал, все более воодушевляясь, излагать мои же доводы: ныне ему страшны лишь антипатриоты, все остальные станут не просто поддерживать его, но жертвовать жизнью, его пост уже отождествил его с Россией, и в сознании людей это сплелось помимо их воли. Гитлер только укрепит эту связь. И пусть война длится десять лет, двадцать лет, чем дольше, тем лучше, тем нерасторжимее его узы с народом и память в поколениях.

— Так ты разоружил армию, чтобы война продлилась, связывая твое имя с народом? А ты не думаешь, что это могло — и все еще может — связать твою шею с веревкой? Те, кого ты уничтожил, на свой страх подготовились бы к отражению агрессии. Они не стали бы слушать, как ты толкуешь данные разведки, а толковали бы их сами. Их не застать было врасплох, как тебя с выдвиженцами твоими.

— Вах, ну что ты, Шалва, зачем так сердишься, дорогой? Канэшна, кое-кого нэ хватает. Канэшна, видвиженьцы нэ всыгда паравылно панымают указания. Мы бы нэ паратывылыс ыныцыатыве, если бы военные окуруга нэ ставылы нас в ызвэстност атанасытэлно сваих пырыгатавлэний, лишь бы дипломатически всо оставалось шито-крыто. Но абнавлэные ваенных кадров ниабхадимо, Шалва. Луди далжни бить маи луди. Нэ лублу бить иф миньшиньствэ.

— Да ты ни разу не оказался в меньшинстве. Даже учитель твой оказывался по иным вопросам, и тогда тебя не было рядом — так, на всякий случай. А сейчас, когда на твоей стороне русская зима, тебе опять покажется, что полководцы не нужны. Хлебнешь ты еще лиха со своими выдвиженцами.

Он подсел к столу.

— Никаких больше выдвиженцев, только конкурс на командные должности. Но это все теории, Шалва, а в настоящий момент меня интересуют практические вопросы. Есть мнение, что правильно не завязывать нового сражения за Москву, а накопить силенок и ударить по немцам, когда они истощат свои ресурсы, войдут в Москву и будут уверены, что победили.

Вот какую мысль он маниакально вынашивал, когда я вошел в комнату и застал вышагивающим вокруг стола. Дескать, то, к чему стремится Гитлер и в чем нет сил ему помешать, как раз и совпадает с нашими интересами. Дескать, враг сам стремится в ловушку. Возьмет Москву, станет мародерствовать и разлагаться. Дескать, дайте ему достаточно веревки — и он повесится.

— Вот этого советника можешь расстрелять, — сказал я.

Он усмехнулся:

— А ты суровый… Ну, с этим обождем. Аргументируй.

Аргументировал. Моральный урон, крушение управления, потеря московской промышленности и уникальных людских ресурсов. Невосполнимая транспортная потеря, после нее невозможной станет перевозка войск. Международный фактор. Ну, и Гитлер, конечно, не Наполеон, но и вермахт не Великая армия лоскутной империи.

— Вермахт! — сказал он и с ненавистью добавил: — Гитлер!

Здесь он прозрачен. Он всегда завидовал Гитлеру и восхищался им. Гитлер был ничем, как и он, но пришел к власти не путем разрушительной революции и гражданской войны. Он взял власть в руки путем политической игры с вовлечением многих сил и получил страну с больной экономикой, но целенькую. Он оседлал страну всеобщей грамотности, а Сосо царит в стране букваря. Сосо следил за ним со вниманием. И учитывал ошибки. От Лейпцигского процесса его собственные отличались лучшей режиссурой. Подсудимые знали, что станет с семьями, если они не выучат роли, учили их старательно и играли мастерски. Он изучил расправу с Ремом и тоже сделал выводы. Ремом Сталина стал Трибун. Но разве сравнить плоскую гитлеровскую расправу с восточной комбинацией Сосо… Убить врага, обвинить в его убийстве других врагов, осудить и перестрелять их, одновременно восславляя убитого, своего лучшего друга, создав теперь уже безопасный посмертный культ и заставив этот культ работать на себя… Да ведь это, пожалуй, беспрецедентно по цинизму!

— Одно меня удивляет, — сказал я, — почему титул царский не примешь? Аппарат упразднил бы, казне стало бы легче и тебе безопаснее.

— Рано, Шалва. Не пришло еще время. Эти дураки царизм так заругали, даже я не могу остановить, лают из всех подворотен. Рано реставрировать. Будем, конечно, но постепенно. Вот форму с погонами восстановить хочу. Погонов нет — так и сорвать нечего. А за марание погонов высшую меру ввести можно. Высшую меру, — любовно повторил он и погладил чашку. — Золотые погоны, понимаешь, смотреться будут, традиции имперские возродят. А там министерские звания введем вместо этих комиссаров, надоели уже. Так одно за другим… И вместо церкви надо бы что-то, науку, что ли, какую-то новую, а то с марлизмом совсем уж я извелся, все резервы использовал. Смотрел там из неопубликованного, всякие наброски Ильича, чушь, понимаешь, сплошной сумбур сифилитического мозга. Его профессор Розенгольц лечил, из Риги, хорошо не вылечил. Догадался Ильич яд просить. Яд — это как? Угрызения совести? Не-е-ет, миленький, ты у меня сам… Путать начал, мешать. НЭП этот дурацкий чего стоил…