Тот, кто должен

            Но однажды, когда она на работе была, Арсен ее пришел – как влепит мне с размаху пощечину.

– Забрать у меня Лариску надумала?

            Не знаю, что она ему сказала, но он так понял, что она не хочет с ним больше встречаться.

– Ну, – говорит, – давай тогда, как мужики, разберемся!

            Испугалась я. Щека печет. Арсен глаза на меня таращит.

– Сейчас я проверю, какой ты мужик!

            Кричи, не кричи – никто не услышит. По соседству – одни бабушки-старушки. Чего он только со мной ни делал, как только ни насиловал. И избил прилично – губы разбил, нос, даже кулаки свои испачкал. Ничем я так и не ответила, стонала только, кусалась, выворачивалась. Но не вывернулась, конечно. Здоровый он был, высокий, и член какой-то острый, колючий. Тоже до крови расцарапал.

            Я до этого никогда не жалела, что я женщина. Но тогда жалела, потому что вот в этом мужском «понимаю, когда вынимаю» – весь смысл их силы и их победы. И на это ничем нельзя ответить…

– Лариску я от тебя заберу, – сказал мне. – А если ты, сука, хоть один шаг к ней сделаешь – размозжу голову, и пикнуть не успеешь!

            Лариска пришла с работы, а я в луже крови валяюсь, слезами и соплями капаю. Три дня она меня выхаживала, а потом вещи собрала и ушла.

– Не всю же жизнь нам с тобой вместе быть. Ну, развлеклись немного, время провели и ладно. И так уже бабки на лавочке шепчутся, что мы лесбиянки какие-то, гадают, кто из нас мужик, а кто баба, и сколько огурцов мы на ужин покупаем.

            Все она в кучу намешала. И вышло, что не из-за Арсена она уходит, а просто – от меня. Плакала я тогда сильно, но ее не уговаривала. Потом узнала, что Арсен ей квартиру все-таки снял и с работы всегда встречает. Я и решила, что принудил он ее так поступить. Или еще хуже – за меня она испугалась.

            Я тогда на все была готова – бороться за нее, убить его, на все. Стала узнавать, где пистолет купить можно. Узнала, да дорого. Наточила кухонный нож, в сумочку положила и к Лариске пошла.

            Арсена как раз дома не было. Она открыла мне дверь – сама не своя.

– Уходи, Маша, – просит, – Он вот-вот прийти должен.

– А я, – говорю, – не боюсь его. Пусть приходит. Я без тебя не уйду!

            И тут Лариска как рассмеется.

– Ты что, – спрашивает, – себе вообразила? Что я с тобой всю жизнь лизаться буду? Да я просто хотела, чтобы Арсен меня поревновал немного. Мы с ним поженимся теперь, у нас ребенок будет. Я же не лесбиянка какая-то, не юродивая, не извращенка, как ты! Пошла вон отсюда! Пошла вон! И не смей нам на глаза показываться!

            И это намного хуже было, чем если бы Арсен меня снова избил. Намного хуже.

            Я еле домой дошла. И в голове одно крутилось, как будто я сама себя уговаривала:

– Должно пройти время. Должно пройти время.

            Но я не хотела, чтобы прошло время. Не хотела, чтобы прошла боль. Наоборот, хотела прибавить. Вот тогда и вспомнила снова об уксусе. Опять кто-то зашептал в оба уха: выпей-выпей-выпей…

            И я даже не притормозила. Еще не остыла от разговора с Лариской, еще нож лежал в сумочке, еще пальцы не разжались от злости, а я уже рылась в кухонном шкафу, выворачивая все на пол, что-то сыпалось, что-то разбивалось, стекла хрустели под ногами.

            И я нашла уксус – почти полную бутылку. Стала глотать.

            Кричи, не кричи – никто не услышит. Да я и не кричала. Сама же.

            Только нашла меня тетя Таня, мать Нели Захаровны. Зашла ко мне квитанцию за телефон отдать и нашла на полу. Вызвала скорую.

            Откачали, конечно. Врачи самоубийц не любят. Это им приходится кости собирать, гипс накладывать, из комы вытаскивать, искусственный желудки привешивать. Но мне не пришлось – старый удалось заштопать. Залатали, как могли.

            Иначе, как идиоткой, никто из них меня не называл: глупую я смерть выбрала, как оказалось, болезненную. Это они меня сдали потом в психлечебницу, но там меня долго не держали: я же адекват, у меня нормальные реакции. Просто транков немного выписали. И на самом деле – смысла нет возиться с психами, для клиники убыточно это.

            Вернулась домой – все перевернуто, стекла на полу, битая посуда. Я тогда даже не заметила, сколько всего расколотила. И не скажу, что из-за Лариски. А, да… Наверное, из-за Лариски. Потому что я уверена была, что она меня любит. Ее же никто не заставлял притворяться, никто…

            Это самое страшное, по-моему, быть уверенным в том, чего нет. После этого – нужно понимать заново, что же было на самом деле, а что ты себе придумал. И если разобраться, ничего у меня не было, только битые стекла.

            И лучше бы Арсен меня убил тогда, когда я была уверена, что она меня любит. Убили же мою мать какие-то армяне, пусть бы и меня убили. Может, и она тогда верила в то, что никогда не могло сбыться: что вернется к своей девочке, что заберет ее с собой, что у них будет светлый и теплый дом и кошка с пушистым хвостом.

34. ПАМЯТЬ ТЕЛА

– Да все нормально. Можешь даже не спрашивать, – Ольга засмеялась. – И о Попове можешь не спрашивать: он не болеет, не худеет, дела его идут отлично. И у меня тоже все стабильно – я на виду, верчусь-кручусь, как белка в колбасе. В колесе. Да.

            И снова смешок.