Тот, кто хочет выжить (сборник)

Пытаясь избавиться от этих неприятных воспоминаний, он заглянул в холодильник и нашел пакет с замороженной бабулиной едой. Телятина. С гарниром из фасоли. Предварительно разогреть духовку, сунуть туда пакет и нагревать в течение сорока минут при температуре 300 градусов. Все очень просто. Он вполне справится. А чай уже ждет на плите, на тот случай, если бабуля вдруг захочет пить. И он вполне может быстро приготовить и подать ей или чай, или телятину, если бабуля вдруг проснется и начнет орать и требовать. Чай, телятина, чего желаете? К вашим услугам! К тому же на доске записан телефон доктора Арлиндера – это уже на случай крайней необходимости. Так что полный порядок, все под контролем. Чего ему беспокоиться?

Просто раньше его никогда не оставляли одного с бабулей. Отсюда и беспокойство.

Пусть мальчик подойдет ко мне, Рут. Скажи, чтоб подошел.

Нет. Он плачет.

Сейчас она куда опаснее… ну, ты меня понимаешь.

И мы все лгали своим детям, когда говорили про бабулю.

Ни его, ни Бадди. Никого из них никогда не оставляли одного с бабулей. Вплоть до сегодняшнего дня.

Во рту у Джорджа вдруг пересохло. Он подошел к раковине и попил воды. Как-то все же… странно он себя чувствует. Все эти мысли. Воспоминания… Почему именно сейчас понадобилось забивать себе голову этими вещами?..

Казалось, кто-то разложил перед ним фрагменты головоломки, а ему никак не удается сложить из них цельную картину. А может, это и хорошо, что не удается сложить, потому что цельная, законченная картина может оказаться… э-э… ну, скажем, неприятной. Может…

И вдруг из комнаты, где все эти дни и ночи лежала бабуля, донесся какой-то странный, глуховатый, булькающий и тарахтящий звук.

Джордж со свистом втянул воздух и замер. Повернулся было к бабулиной комнате, но обнаружил, что ноги словно примерзли к покрытому линолеумом полу. Сердце покалывало. Глаза буквально вылезали из орбит. Ну же, идите, приказал ногам мозг. А ноги отдали честь и сказали: Нет уж, сэр, ни за что!

Прежде бабуля никогда так не шумела.

Никогда прежде бабуля так не шумела.

Вот он, снова, тот же глухой захлебывающийся звук. Страшный и низкий, он становился все тише и наконец, перед тем как совсем оборваться, перешел в еле слышное жужжание, похожее на то, что издают насекомые. В конце концов Джорджу все же удалось сдвинуться с места. Он подошел к коридорчику, отделяющему кухню от комнаты бабули. Приблизился к двери и заглянул… Сердце бешено колотилось, во рту пересохло, горло снова щипала жесткая колючая шерсть – глотка невозможно было сделать.

Бабуля спала. Все в порядке – то была первая его мысль. А странный звук наверняка послышался, а может, она и раньше издавала его, когда они с Бадди были в школе. Просто храпела себе… Нет, с бабулей все о’кей. Спит…

Это была его первая мысль. Затем он заметил, что желтая рука, лежавшая прежде поверх покрывала, теперь безжизненно свисает с постели, а длинные ногти почти касаются пола. А рот открыт и зияет морщинистым беззубым провалом.

Робко, нерешительно Джордж приблизился к ней.

Долго стоял у постели, разглядывая бабулю, но не решаясь прикоснуться к ней. Еле заметного прежде колыхания покрывала, которым была прикрыта ее грудь, теперь вроде бы не наблюдалось.

Вроде бы.

Вот оно, ключевое слово. Вроде бы…

Да это наверняка только кажется. Кажется со страху, Джордж. Потому что ты не кто иной, как сеньор El Stupido, так называет тебя Бадди. И все это кажется. Это всего лишь привиделось тебе, а на самом деле она прекрасно себе дышит, она…

– Бабуля? – окликнул Джордж, но вышел еле слышный шепот. Он откашлялся, а потом отступил на шаг, так, на всякий случай, и произнес уже громче: – Бабуль? Хочешь чаю, а, бабуля?

Нет ответа.

Глаза закрыты.

Рот открыт.

Рука свисает.

За окном заходящее солнце отбрасывало последние красно-золотые лучи сквозь пожухшую листву деревьев.

И вдруг он увидел бабулю – увидел отчетливо и ясно, как может видеть только не испорченный и не замутненный наслоениями прошлого детский глаз. Увидел не здесь, не в постели, но сидящей в белом виниловом кресле. Она тянет к нему руки, а выражение лица одновременно идиотское и торжествующее. Ему вспомнился один из «приступов», когда бабуля вдруг начала выкрикивать какие-то непонятные, словно на иностранном языке, слова: Джиагин! Джиагин! Хастур дегрион! Йос-сот-то!.. И мама тут же отослала их с Бадди на улицу, крикнув: «Пошли отсюда, ЖИВО!» – когда увидела, что брат задержался у коробки в прихожей достать перчатки. Бадди обернулся через плечо, взглянул на мать, и на лице его застыло испуганно-изумленное выражение. Потому что он никогда не слышал, чтоб она так кричала. И оба они выбежали на улицу и стояли во дворе, сунув замерзающие руки в карманы, чтоб согрелись, и думали: что же там сейчас происходит?..

Позднее мама как ни в чем не бывало позвала их к ужину.

(ты лучше других умеешь обращаться с ней, ты знаешь, как заставить ее заткнуться)

Вплоть до сегодняшнего дня Джордж как-то не задумывался всерьез об этих «приступах». Но сейчас, глядя на спящую в столь странной позе бабулю, он вдруг с нарастающей тревогой вспомнил: на следующий день после того «приступа» они узнали, что их соседка, миссис Хархем, умерла ночью во сне.

«Приступы» бабули…

Приступы…

Ведьмы, впав в определенное состояние, способны околдовать людей. Напустить на них порчу. Именно поэтому их и называют ведьмами, верно?.. Ядовитые яблоки. Принцессы, превратившиеся в лягушек. Пряничные домики. Абракадабра. Колдовство…

И тут беспорядочно разбросанные фрагменты головоломки, словно по волшебству, соединились, сложились в голове Джорджа в цельную картину.

Колдовство, подумал он и тихонько застонал.

Так какая же получалась картина? Да, все правильно. Была бабуля. Бабуля и ее книжки ; бабуля, которая почему-то не могла иметь детей, а потом вдруг заимела; бабуля, которую изгнали из церкви , а потом и из города. На картине красовалась его бабуля – желтая, толстая и морщинистая, похожая на жирного слизняка, с беззубым ртом, растянутым в зловещей ухмылке; с потухшими слепыми глазами, которые смотрели так хитро и злобно; а на голове у нее была черная остроконечная шапочка, расшитая серебряными звездами и сверкающими полумесяцами; а у ног вились черные кошки с желтыми, как моча, глазами; и пахло свининой и слепотой, паленой свиной щетиной, тусклыми звездами и оплывшими свечами, свет которых был темен, словно земля, в которую опускают гроб; он слышал слова из старинных книг, и каждое слово падало тяжело, точно камень на крышку гроба, и каждая фраза была точно склеп, воздвигнутый на воняющей горелой кожей бойне, и каждый отрывок из этой книги напоминал некий кошмарный нескончаемый караван из погибших от чумы людей, тела которых везут к месту сожжения… Широко раскрытыми глазами невинного ребенка смотрел он в эту бездну, эту тьму, внезапно разверзшуюся перед ним…

Его бабуля была ведьмой. Как Злая Ведьма из «Волшебника из страны Оз». И вот теперь она умерла. И тот странный захлебывающийся звук, думал Джордж со все нарастающим ужасом… тот захлебывающийся хрипящий звук был… был… агонией.

– Бабуля? – прошептал он, а в голове радостно звенело: Дин-дон, вот ты и сдохла наконец, проклятая ведьма!

Нет ответа. Сложив ладонь лодочкой, он поднес ее ко рту бабули. Дыхания не ощущалось. Ни бриза, ни ветерка, мертвый штиль, паруса опали, под килем ни ряби, ни волны… Постепенно страх его начал проходить. Джордж пытался рассуждать логически. Он вспомнил, как дядя Фред учил его распознавать, есть ли ветер. Надо послюнить палец и поднять его. Он старательно облизал всю ладошку и поднес ее ко рту бабули.

Ничего.

Он уже направился было к телефону звонить доктору Арлиндеру, но вдруг остановился. А что, если он позвонит врачу, а потом выяснится, что бабуля вовсе и не умерла? Нет, надо убедиться окончательно…

Пощупать пульс.

Остановившись в дверях, он с опаской и сомнением взирал на свисающую с кровати руку. Рукав бабулиной ночной рубашки завернулся, и запястье было обнажено. Но что толку? Как-то раз, после визита к врачу, где сестра проверяла его пульс, приложив палец к запястью, Джордж попробовал сделать то же самое дома. Тоже приложил палец, но почему-то ничего не прощупывалось, сколько он ни старался. Судя по тогдашним показателям пальца, его можно было записать в покойники.

Кроме того, ему не слишком хотелось… э-э… прикасаться к бабуле. Пусть даже она и мертвая. Именно потому, что она мертвая!..

Стоя в дверном проеме, Джордж в нерешительности переводил взгляд с неподвижной груди, прикрытой одеялом, на телефонный аппарат на стене с записанным рядом номером доктора Арлиндера. Нет, все же, наверное, надо позвонить. Он позвонит и…

Зеркало!

Ну конечно же, зеркало! Если дохнуть на зеркало, поверхность его замутняется. Как-то раз в кино он видел такое. Врач с помощью зеркала проверял, жив ли лежавший без сознания человек. Рядом с бабулиной комнатой находилась ванная. Джордж бросился туда и схватил лежавшее на полке ручное зеркальце. Оно было двусторонним. С одной стороны отражало нормально, с обратной – с увеличением. Ну, чтоб можно было выдернуть какой-нибудь выросший не на месте волосок и все такое прочее.

Джордж подошел к кровати и поднес зеркальце одной стороной к лицу бабули. Совсем близко, оно почти касалось ее широко разинутого рта. И, держа так, досчитал до шестидесяти, не сводя с бабули настороженного взгляда. Бабуля не шевельнулась, была все так же неподвижна. Он окончательно убедился, что она мертва, даже еще не отняв от рта зеркальца. А когда отнял и взглянул на поверхность, увидел, что она совершенно чиста и ничуть не замутилась.

Бабуля умерла.

И тут Джордж с облегчением и даже некоторым удивлением отметил, что ему жаль бабулю. Может, она и была ведьмой, а может – и нет. Может, только воображала, что была ведьмой. Однако теперь это не важно. Джордж со свойственной лишь взрослым ясностью и отчетливостью вдруг понял, что, когда смотришь в пустое безмолвное лицо смерти, реальность не то чтобы совсем уж не важна, но как-то менее значима. Понял с характерной для взрослых ясностью и принял как данность, что тоже свойственно взрослым. Жизнь прошла и оставила след. И след этот не более значим, чем простой отпечаток ботинка в пыли. Так мыслят и рассуждают взрослые; ребенку же нужно много лет, чтобы понять, осознать, что он сделан, создан, сформирован; что происхождение его – не более чем чистая случайность; что все остальное на свете, кроме этого следа, не более чем прах и тлен. Прах с дымным привкусом пороховой гари, оставшимся от сгоревших в секундной вспышке прожитых лет.