Тот, кто любит...(СИ)

Схватка длилась недолго. Корделия даже не успела испугаться. Был миг изумления. Он ли это, тот цепенеющий от страха мальчик, которого она когда-то кормила овсянкой? Именно в том переулке Корделия впервые ощутила приступ благоговейного ужаса. Мартин двигался так быстро, выверенно и безжалостно, как не смог бы двигаться ни тренированный спецназовец, ни распиаренный кинематографом мастер боевых искусств. Движения его были метки и скупы, без какой бы то ни было кинематографической лихости. Ни размаха, ни зрелищности. Корделия успела заметить, как перекувыркнулся тот, у кого был станнер. Другой отлетел, третий согнулся, четвертый схватился за ушибленное колено, пятый баюкал вывихнутую кисть. У этого пятого был нож, и он успел замахнуться. Это уже потом Мартин показал ей запись, траекторию, по которой двигался. А в момент инцидента Корделия видела только смазанные пятна. Так обычно происходит в фантастических фильмах, где герой обретает способность опережать время, ускоряться с помощью волшебного зелья или заклинания. Все его враги будто оказываются под водой, сонными и вялыми. Сгустки плазмы продираются сквозь воздушную преграду, будто атмосфера загустела и уплотнилась. Брошенные виброножи обретают способность к плавному парению. А герой, не особо утруждаясь, обходит препятствия и крушит врагов, которые беспомощны и почти слепы. На глазах Корделии разыгралась подобная сцена. Нет, время не замедлилось, и Мартин не двигался с какой-то сверхъестественной скоростью. Его противники не обладали особыми боевыми навыками, кроме опыта уличных столкновений. Это были обычные мелкие грабители, привыкшие брать числом, а не умением. Так же легко с ними справился бы и опытный телохранитель-человек. Правда, у Мартина это получилось эффектней.

Когда они вернулись в гостиницу, он спросил:

— Ты испугалась?

— Чего?

— Ты увидела, на что я способен. Ты меня теперь боишься?

Он ждал ответа с какой-то потаенной тоской.

— Мартин, я всегда знала, на что ты способен.

— Но ты испугалась! — упрямо повторил он.

— Я свое давно отбоялась. Еще в медотсеке «Подруги смерти». Это тогда мне следовало бояться.

— Так ты на меня не сердишься? Я никого не убил.

Она взяла руку Мартина, ту самую, в которой таилась смертоносное искусство, погладила, а потом прижалась к ней щекой.

— Мартин, родной, не имеет значения, какими сверхспособностями ты обладаешь. Значение имеет только твой выбор, цель, с которой ты эти сверхспособности пускаешь в ход. Посмотри вокруг. Любой из окружающих нас предметов может стать орудием преступления. Может быть обращен в оружие. Подставка для цветов или кофейная чашка. Все что угодно. Есть отдельные даже спецкурсы по самообороне, на которых обучают производить эту метаморфозу — превращать безобидные предметы обихода в кинжал и гарроту. Поверь мне, жажда убийства, наслаждение властью и безнаказанностью не зависят от физических возможностей. Очень часто главным злодеем оказывается персонаж телесно слабый, и даже ущербный. А вот тот, кто щедро одарен природой, гораздо чаще проявляет великодушие. Потому что сила — это ответственность и великодушие. Понимаешь?

Он кивнул.

«Возможно, моя любовь — единственное, что удерживает Мартина от этой отвратительной мутации, от превращения в убийцу. А если меня рядом не будет? Если он останется один? Хватит ли у него душевной зрелости, чтобы сохранить свою человечность? Не механизироваться?»

С тех пор Корделия прилагала все возможные усилия, чтобы не попадать в сомнительные ситуации, в которых исход определялся бы боевой программой, а не человеческим разумом. Мартин учился взаимодействовать с миром на паритетных условиях. Он осознал свою силу, почувствовал свое превосходство. Он учился эту силу контролировать, конвертировать ее в спокойствие и уверенность.

Корделия вновь залюбовалась им, стоящим на пороге. Он — ее защитник, ее внешний контур, ее несокрушимая линия обороны.

— Нашел кого-нибудь? — с напускной серьезностью спросила Корделия.

— Нет. Только кота.

И… облизнулся. Катрин тихо ахнула. Возникший серым, сумрачным клубком аркадийский кун потерся о ноги киборга.