Тот, кто ловит мотыльков

– Порох. Который, говорят, сыплют, если нужно сбить со следа поисковую собаку. Вряд ли я тяну на овчарку… – Она на несколько секунд всерьез задумалась. – А, лабрадор! Я думаю, Полина Ильинична отвлекала лабрадора наспех сочиненной байкой про Климушкина. – Старик непонимающе моргал за очками. – Еще я думаю, она быстро сообразила, кто на самом деле убил несчастную курицу. Полина Ильинична умная женщина. А вот я – не очень. Она достала Клима, как кролика из шляпы, и я послушно уставилась на кролика. Но ведь это смехотворно! Смотреть нужно на того, кто держит его за уши.

Колыванов по-прежнему стоял, вцепившись в спинку стула, и обескураженно смотрел на нее. Он, кажется, заподозрил, что она пьяна.

– Это были Бутковы, – объяснила Маша. – Оба раза. Лицо женщины за окном показалось мне неестественным, но я никак не могла понять, в чем заключается странность. А все объяснялось просто: это был Альберт в парике. Не Виктория, а Альберт. Они накрасили ему глаза, рот, нацепили этот чертов парик – и пошли меня пугать. Вика встала на колени, он забрался ей на спину. Окна в избе высоко, человеку обычного роста не достать.

– Нет, подожди…

– А курицу, – продолжала Маша, не дав себя перебить, – они зарубили, потому что она была больная и единственная из всех дала себя поймать. Та самая, которую мы с вами лечили, между прочим. От антибиотиков ей стало лучше, но потом опять расхворалась. Наверное, она сама скончалась бы. Но все равно ее жалко.

– Мариша, я не понял: отчего ты решила, что это сделали Бутковы? – ласково спросил Колыванов.

Она безошибочно узнала ноты, которые обычно появлялись в голосе старика, когда он обращался к Ксении. Он счел, что Маша не в себе.

– Им казалось, если меня напугать, я уеду из Таволги. Сбегу и перестану интересоваться Мариной. Так и произошло бы. Тем более Полина Ильинична тоже всячески склоняла меня к отъезду. Плохую погоду обещала! – Маша коротко рассмеялась. – Но я не смогла дозвониться до Татьяны, чтобы предупредить ее, и тогда они решили, что нужно проговорить угрозу более внятно. Вот откуда курица.

Колыванов помотал головой и снял очки.

– Я ничего не понял, – решительно сказал он. – Мариша, это все как-то…

– Я не Мариша, – прервала его Маша.

Колыванов смутился.

– Да, прости, это стариковская склонность к уменьшительно-ласкательным именам… Я забыл, что ты не любишь…

– Я. Не. Марина, – раздельно проговорила Маша и тоже встала.

Они застыли друг напротив друга, разделенные двумя стульями: каждый держался за спинку своего. «Словно дети, играющие в рыцарей», – подумала Маша.

– У меня с собой лекарства, – сказала она. – Помните, мы гуляли, и вам стало плохо, когда я сказала, что вы принимаете меня за другого человека? Я позвонила в «Скорую помощь», описала симптомы. Меня проинструктировали, чем можно снять приступ, пока мы будем ждать машину.

– К-какую машину? Господь с тобой, Ма…

Он осекся. В лице что-то дрогнуло.

– Ксения вас обожает, – сказала Маша. – Если с вами что-то случится, ей будет плохо. Вы ее понимаете и любите. Вот бабушка ее любит, но не понимает. Беломестова понимает, но не любит. Хотя она по-своему привязана к ней, конечно… Но Ксения для нее – не живой человечек на тонких ножках, а что-то вроде символа. Символа возрождения Таволги. Смешно звучит, правда? Но где дети, там жизнь. Полина Ильинична делает все, чтобы Ксении здесь было хорошо, потому что с ней Таволга продлится. А вы – вы другое дело! Вы и любите ее, и понимаете. Вы знаете, что она постоянно говорит о вас? «Валентин Борисович меня похвалил, Валентин Борисович мне рассказал!» Она вами ужасно гордится.

Старик снял очки и промокнул платком выступившие слезы.

– Почему мы говорим о Ксении? – Голос у него дрогнул. – Предмет нашей беседы был совершенно иной… Я уже забыл…

– Что вы сделали с Якимовой? – спросила Маша.

Колыванов застыл, прикоснувшись уголком сложенного платка к веку. Повисла тишина, в которой тиканье секундной стрелки зазвучало громко, как бой часов.

– Вы называете меня Мариной, но ведь она была злая женщина, жестокая. И никого здесь не любила.

Маша подалась вперед, вглядываясь в окаменевшее лицо старика.

– Она обижала вас? Что она сделала?

– Марина…

Имя слетело с губ неслышно – Маша прочла его только по их слабому движению.

– Марина Якимова умерла, – мягко сказала она. – Я – не она. Я приехала в гости к Татьяне Муравьевой, живу у нее, пока Таня в отъезде. Меня зовут Маша. За домом Якимовой присматривает Кулибаба, там все осталось нетронутым. Даже телефон не продали… Давайте вы все-таки присядете, Валентин Борисович! Пожалуйста!

К ее удивлению, старик послушался.

– Умерла… – эхом повторил он. Взгляд его застыл в одной точке за Машиной спиной.

– Когда я осматривала дом Якимовой, мне на глаза попался телефон. Она поставила его на полку, чтобы снять селфи. Вы знаете, что такое селфи?

Колыванов криво усмехнулся. По крайней мере, он реагировал на ее слова, он слушал ее и слышал, а не сползал на пол, схватившись за сердце.