Тот, кто полюбит все твои трещины

Поэтому теперь я думаю: «Нахуй закон Пендлтона о реформе государственной службы, потому что отныне главное достижение Честера А. Артура – это согласие Эмики из Гардероба выпить с ним как-нибудь после работы».

Всю неделю я практически летаю. Типа даже когда мама говорит мне, что результаты из клиники пришли не очень хорошие, я не могу не отнестись к этому с оптимизмом. Я иду в комнату Рамоны, сажусь на краешек ее кровати и такой:

– Ох уж эти больницы. Да что они знают, да?

И Рамона смеется, кашляет и такая:

– Полные шарлатаны. Я уже сказала маме, мы больше не будем принимать советы по лечению от людей, у которых ушло семь лет на то, чтобы окончить колледж.

– Ага, кучка слоупоков! Я сам циник по части клиник.

– Циник-клиник, – скрипит Рамона, и я вижу, что она устала, поэтому я говорю еще кое-что, а именно: – Эй, самое главное, что все будет в порядке.

И она закрывает глаза и говорит:

– Ага. Все будет в порядке.

Ну, меж тем свидание с Эмикой идет наперекосяк, даже не успев начаться. Естественно! Как я мог помыслить, что заслуживаю, чтобы все, целиком и полностью, шло хорошо?

– Послушай, – начинает она, пока мы еще только садимся за столик. – Я должна тебе кое-что сразу сказать. Не знаю, почему ты пригласил меня выпить, и при этом мне не хочется показаться самонадеянной, но полагаю, что мне надо предупредить тебя: я вроде как влюблена в кое-кого.

А я:

– Оу, ничего, все в порядке. Кое-кто – это я, правильно?

Видно, что ей очень неловко, и она такая:

– Нет, извини.

А я:

– Нет, я понял, просто пытался пошутить.

И ей становится еще более неловко, и она такая:

– А, клевая шутка.

А я:

– Ну, отличное начало.

А она:

– Но ты мне правда нравишься как друг, и я очень обрадовалась, что ты захотел провести со мной больше времени.

А я:

– Ну, есть и хорошие новости: тебе потом не будет неловко на работе, потому что меня, скорее всего, скоро уволят.

А она:

– С чего ты взял?

Я рассказываю ей, что слышал, как мистер Гупта и белая дама собираются вернуть первую десятку парней и заменить другую десятку новым мегапрезидентом, и Гаррисон сказал, что мы оба обречены.

И Эмика говорит:

– Но ты ведь не можешь сравнивать себя с Бенджамином Гаррисоном. Конечно, мистер Гупта был бы очень не против от него избавиться; этот чувак – настоящий говнюк. Он вечно пялится на мои сиськи из своей гигантской президентской головы.

– Откуда ты знаешь?

– Потому что вся его голова подается вперед.

– Но почему он не смотрит только глазами?

– Я не знаю! Он идиот. Но я пытаюсь сказать, что ты не такой. Ты много работаешь, и ты довольно дружелюбный, что на самом деле отличает тебя от многих других ребят здесь. Если тебе интересно мое мнение, я считаю, ты должен бороться.

Но тут я такой:

– А за что там бороться? Если он собирается заменить десять наименее популярных парней, я либо в их числе, либо нет. Я ничего не могу сделать.

А Эмика:

– Погоди, ты сказал, десять наименее популярных парней?

А я:

– Ага…

Эмика на секунду задумывается, затем наклоняется поближе.

– Слушай, – начинает она, – Я была какое-то время в Особом Кабинете, Куда Никому Нельзя…

А я:

– Да ну?

А она:

– Я знаю, что формально мне туда нельзя, никому нельзя, но я обычно первой прихожу в парк, ну, после Амира из охраны, и там такая умиротворяющая атмосфера…

И я весь такой:

– А разве не там живет тот здоровяк?

А она говорит:

– У меня, наверное, могут быть проблемы уже только из-за того, что я тебе об этом говорю. Короче, эта белая дама вроде как устроила себе там офис, поэтому они с мистером Гуптой много в нем разговаривают.

– О чем разговаривают?

– Ну, я не знаю. Как я и сказала, я просто захожу туда рано утром, а потом ухожу, пока никто не пришел. Но у них висит там большая белая доска с именами всех президентов и они постоянно переставляют их в разном порядке.

– И от чего зависит порядок?

– Не знаю, но Вашингтон и Линкольн всегда на самом верху, номер один и номер два. А низ постоянно меняется, но обычно там Хейс, Пирс, Филлмор и так далее.

– А я? Честер Артур?

Эмика хмурится и говорит:

– Я же сказала, постоянно меняется.

– Значит, нет четкого правила. Думаешь, это не основано, типа, на исторической важности?

– Честно, если бы меня спросили, я бы сказала, что это зависит от продаж сувениров.

Я тут же думаю: «Вот дерьмо, со мной не так уж много сувениров». Но затем другая часть меня такая: «Ну, значит, шанс есть».

Поэтому в автобусе по пути домой я считаю в голове, типа: «Ладно, кто точно остается? Точно все недавние президенты – все вплоть до Франклина Рузвельта, – потому что старики обожают фотографироваться с президентами, которых они застали. Еще первая десятка – не может быть, чтобы ребят вернули, чтобы потом снова уволить. Итак, это уже двадцать четыре человека, которых почти точно не уволят, и я еще даже не добрался до Линкольна».

Я начинаю паниковать, но затем понимаю, что между Тайлером и Джоном Кеннеди единственные верные кандидаты – это, наверное, только Линкольн и Тедди Рузвельт.