Тот, кто знает. Книга вторая. Перекресток

Наташка держалась молодцом, никаких слез, никаких истерик. Саша и Алеша исправно ходили на учебу, один — в институт, другой — в школу, смерть Галины Васильевны их не особенно взволновала, они так и не научились воспринимать ее как родную бабушку. Люся сидела в своей (точнее — в Ириной) комнате и всем своим видом выражала глубокую скорбь, в искренность которой Ира ни минуты не верила. Люся может скорбеть только по себе самой и своему загубленному, никем не признанному таланту. А вот Катя искренне горевала, ведь она выросла на руках у бабушки. Девушка часами сидела в комнате Бэллы Львовны, на бабушкином диванчике, и рыдала, уткнувшись лицом то в шерстяную шаль Галины Васильевны, то в ее теплый халат.

В среду Наташину маму отпели в церкви, похоронили рядом с Александром Ивановичем, помянули дома по русскому обычаю, с кашей и киселем. На поминках были только свои, все подруги Галины Васильевны или уже умерли, или были настолько немощны, что не выходили из дома. Вадим тоже пришел, правда, только на отпевание и похороны, молча поцеловал Наташу, пожал руку Андрею Константиновичу, обнял сыновей, положил на свежую могилу цветы и исчез.

Домой Ира, как и в предыдущие дни, вернулась около десяти вечера. Виктор Федорович молча смотрел, как она вынимает из сумки и складывает черный шелковый шарф, которым покрывала голову в церкви.

— Тяжко было? — сочувственно спросил он.

— Ну как сказать…

Ира пожала плечами и улыбнулась.

— Ничего. Когда умирают одинокие старики, похороны проходят спокойно, никто не рыдает в голос, не бьется в истерике. Народу мало.

— Погоди, — удивился свекор, — я что-то не понял. Ты говорила, что это мать твоей соседки, а теперь выясняется, что она была одинокой. Как же так?

— Ой, Виктор Федорович, к такому возрасту все становятся одинокими. Друзья умирают, а те, кто еще жив, уже не ходят. Только родственники и соседи остаются. Нас всего-то и было девять человек. Вы ужинали?

— Да нет, как-то не собрался.

— Давайте я вас покормлю. Только переоденусь.

Она сняла черные брюки и черный джемпер, задумчиво посмотрела на красивый пеньюар, решительно достала бирюзовые бриджи и домашнюю свободную футболку и закрыла шкаф. За три минувших дня они ни словом не обмолвились о случившемся, говорили в основном о болезнях, старости, похоронах и всем прочем, что сопутствует смерти. Ира так и не поняла, то ли Виктор Федорович проявляет уважение к ситуации с соседкой невестки, то ли считает состоявшийся в субботу разговор единственным и последним. Но в любом случае она не намерена форсировать события и навязывать любимому человеку выяснение отношений, если он сам того не хочет.

Виктор Федорович был нежен и ласков, слова его были добрыми, а улыбка — теплой. И Ира совершенно успокоилась. Он не собирается строить из себя холодного и отчужденного святошу, осуждающе глядящего на распущенную невестку с высоты своих непоколебимых моральных принципов. Он не тяготится ситуацией, его все устраивает. Он знает или по крайней мере догадывается, что Ира его любит, и этот двусмысленный факт не приводит его в трепет и негодование. Его все устраивает. Значит, точно так же все должно устраивать и ее. Да, они не будут спать вместе. Но они все равно будут жить в одной квартире, сидеть за одним столом, смотреть друг на друга и радоваться. Может быть, это тоже счастье?

Но умиротворенное состояние души длилось у Иры недолго. Оно закончилось, как только Виктор Федорович пожелал ей спокойной ночи и ушел к себе, не поцеловав в щеку, как делал всегда на протяжении пяти лет. Она почувствовала себя почти оскорбленной. Он что же, не доверяет ей, считает ее совсем полной дурой, которая человеческих слов не понимает? Боится даже по-отечески поцеловать ее, чтобы не дать повод быть неправильно понятым? Ведь они же обо всем договорились!

С утра Ира убежала на студию. На три дня Наташа объявила перерыв в съемках, но сегодня предстоит работать. Чтобы окончательно не выбиться из графика, в ближайшие дни из-за вынужденного простоя нужно будет снимать по двенадцать часов.