Тот, кто знает. Книга вторая. Перекресток

— Нет, Русик, она не воровка. Она — героиновая наркоманка. Несчастная мать пытается что-то делать, возит дочь в клиники, показывает врачам, даже к бабкам водит, которые якобы зависимость снимают. Но ничего не помогает. А ведь у девушки есть отец, пусть он с матерью развелся, но отцом-то быть не перестал. Вот я и спрашиваю, почему отец ничем не помогает? Почему денег на дорогостоящее лечение не дает? Почему женщина зимой ходит без шубы, в каком-то задрипанном старом пальто, и жутко мерзнет, а он бывшей жене ничем не поможет, даже шубу не купит новую? Вот ты ответь мне, почему?

— Два варианта, — тут же откликнулся Руслан. — Или он ничего об этом не знает, или он — полное дерьмо. Это что, тест на сообразительность?

— Что-то вроде, — уклончиво ответила Яна. — Ты сам и ответил на все свои сомнения. Если Бахтин ничего не знает об этом, значит, Алла Григорьевна с ним не общается и с дочерью он не встречается. Если же знает, но бездействует, то он — такая редкостная сволочь, что любить его невозможно. Надо видеть Аллу Григорьевну и знать ее, чтобы понимать, что я права.

Руслан в изумлении уставился на Яну.

— Так ты что, про Аллу Григорьевну рассказывала?

— Дошло, наконец.

— Про Аллу и Бахтина? — все еще не верил он.

— Ну а про кого же?

— И откуда такие сведения? Как ты об этом узнала?

— Русик, для того, чтобы что-то узнавать, совсем не обязательно быть сыщиком или журналистом. Иногда достаточно быть обыкновенной портнихой. Ну, может, не совсем обыкновенной, а работать в лучшем ателье города, но все равно портнихой. Алла Григорьевна с недавних пор шьется у нас. Ты же сам видел, как я работаю. Модель — как из рук Сен-Лорана, а стоит копейки. За настоящую фирменную вещь надо платить бешеные бабки, потому что больше половины стоимости — это цена имени. А у нас — только ткань и работа. Дешево и сердито. Поэтому дамочки, которыми настоящая фирма не по карману, а выглядеть хочется, бегут к нам. А закройщица — она что? Все равно что шофер такси или проводница в поезде, случайно встретившийся представитель обслуги. Мы пока в примерочной с клиентом работаем, знаешь, сколько всего узнаем? На сагу о Форсайтах хватит, и еще на мексиканский сериал останется. Так вот после всего того, что я от Аллы Григорьевны выслушала, я тебе могу гарантировать, что либо она со своим бывшим мужем совсем не общается, либо должна его люто ненавидеть. И в том, и в другом случае ты ничем не рискуешь, если поговоришь с ней.

— Да, конечно, — задумчиво пробормотал Руслан, — это сильно меняет всю картину. Но ты, Янка, тоже хороша! Нарыла такую ценную информацию и молчала! Давно ты об этом узнала?

— Недели две назад примерно.

— Почему же сразу не сказала?

— А толку-то с тобой говорить? Ты же упрямый, как я не знаю кто. Втемяшил в голову, что к Алле Григорьевне нельзя близко подходить, и носишься со своими идеями, как курица с яйцом. Я тебе что ни предложу — ты меня тут же дурой выставляешь. Вот я и не лезу, я же понимаю, ты — журналист, у тебя опыт какой-то есть, а я — всего лишь закройщица, маленькая портнишка, мой номер — шестнадцатый.

В голосе Яны впервые за все месяцы их знакомства явственно зазвучала обида, и Руслан вынужден был признать, что девушка права. Он действительно считал, что только ему известно, как отыскать истину в деле Нильского — Бахтина, только себе одному он приписал право генерировать идеи и оценивать результаты их воплощения в жизнь, а Янка, как, впрочем, и иногда помогавший Володя Баблоев, — всего лишь подручные средства, подсобный материал, не имеющий права голоса. Идет март девяносто восьмого года, еще несколько месяцев — и будет ровно четырнадцать лет его упорной и до последнего времени одинокой борьбы за разоблачение лжи и отстаивание правды об убийстве своего брата. Четырнадцать лет — срок огромный, за эти годы Руслан привык считать поиски разгадки своим детищем, своим ребенком и, как почти любая мать, искренне полагал, что только он знает лучше всех, чем его кормить, как лечить и как воспитывать. Никто не имеет права ему советовать, он позволяет только помогать себе. А правильно ли это? Может быть, у него за четырнадцать лет глаз, что называется, замылился? Может быть, он в своей упрямой гордыне не замечает очевидного?

— Янчик, конфеточка моя, не обижайся на меня, ладно? Ты у меня редкостная умница, и я обязательно обдумаю твой совет. Ой, — он бросил взгляд на часы, — включай телик, через две минуты новости начнутся, я пока за картошкой сбегаю.