Тот самый

Жека прижимала сломанную руку к груди, как перебитое крыло. Заплаканные серые глаза потемнели, а на щеках застыли слезы. До этой секунды Жека казалась мне той, для которой нет ничего невозможного; сейчас же я видел в ней испуганную девочку. Все же эта девочка была гораздо сильнее многих, кого я знал.

Я развернулся и побежал к лужайке, где был брошен велосипед. Все еще чувствуя скованность в теле, я старался идти быстрее, но мышцы словно онемели. Когда мы с Алисой вернулись, Жека старалась улыбаться и шутить, не желая показаться слабой. Я бросил на землю подобранную одежду и помог зафиксировать руку ремнем. Мы наспех оделись. Жека села на багажник, просунув здоровую руку в лямку рюкзака, а Кир занял мой велосипед. На второй велосипед сел я, а Алиса разместилась на багажнике.

Я совершенно не помнил, как мы добрались до больницы, но дорога казалась мне бесконечно долгой. Тропинки петляли между деревьев, как лабиринты, пот стекал по спине, а жажда душила горло. В голове крутились разные «если», и каждое из них пугало меня до дрожи. Если кто-нибудь узнает, что мы курили? Если Жека не поправится? Если мама узнает, что мы ослушались ее? Если мама узнает, что я целовался с парнем? Если, если, если… Всякое «если», словно тлеющий уголек, выжигало дыры на коже.

Когда мы остановились у входа в больницу, голова раскалывалась от боли. Кир повел Жеку внутрь, поддерживая под локоть, а мы с Алисой затормозили на бетонном крыльце. Мне казалось, что две реальности (наша семья и другие люди) соприкоснулись и в мире произошел сбой. Могли ли мы быть виновны в том, что случилось с Жекой?

– Охренеть, вот тебе и приключение, – прошептала Алиса, растирая ладонями лицо. Обгоревшая кожа слегка покраснела.

– Да уж, – только и смог выдавить я, глядя себе под ноги. Я наклонился, чтобы завязать шнурок.

– Полчаса уже давно прошло, кстати.

– Какая разница? Опоздаем или нет, все равно будет скандал.

Мы вошли в больницу. Длинные коридоры, выползавшие из мрака на бледный свет флуоресцентных ламп, внушали тревогу. Больница со стойким запахом медикаментов так или иначе всегда ассоциировалась у меня со смертью. Мне казалось, будто та бродит по коридору холодным сквозняком, выбирая, кому суждено покинуть это место, а кому – нет. У светлой стены в ряд стояло несколько стульев. На одном из них, под плакатом с инструкцией по оказанию первой помощи, сидел Кир и разговаривал по телефону. Пальцами свободной руки он сжимал переносицу, низко склонив голову. Кир напоминал призрака, затерявшегося среди одинаковых больничных стен. Мне вдруг захотелось успокоить его и вывести из длинных лабиринтов смерти, но я только привалился спиной к стене, чувствуя усталость. Воспоминания о больнице навевали тоску. Я до сих пор помнил, как милый врач с широкими усами накладывал мне шов на коленку. Казалось, игла застряла где-то под кожей и все еще беспокоила мою память.

Люди сновали по коридору, иногда задевая меня локтями и плечами, но я был поглощен мыслями о пережитом дне. Солнце, покалывающее плечи, капли воды на коже, сухие теплые губы на моих губах… Голоса толпы сливались в неразборчивый шум. В больничном коридоре становилось тесно.

– Пойду узнаю, как там дела… – Алиса похлопала меня по руке и, поймав мой растерянный взгляд, слабо улыбнулась. – Эй! Не вешай нос! Из какой задницы только не вылезали Гранины, да? Все фигня! Знаешь, когда случится апокалипсис, выживем только мы и тараканы.

Я молча кивнул и улыбнулся, чтобы Алиса отстала. Она ждала от меня улыбки, и я дал ей то, что она хотела. Сладковатый дым, освободив легкие, подобрался к горлу. Тело не слушалось. Язык едва ли не прилипал к нёбу от жажды. В воспоминаниях ожил яркий образ: Жека, прижимающая сломанную руку к груди, как мать, прижимающая новорожденного ребенка. Я увидел, как кость неестественно натягивала тонкую кожу. Из-за приступа тошноты я, огибая толпившихся у кабинетов людей, быстро зашагал по коридору в поисках нужной двери. Закрывшись в кабинке, я склонился над унитазом и зажмурился: горло раздирала изжога. Меня рвало, и я цеплялся пальцами за фаянсовые края. Перед глазами плыли цветные пятна. Я ощущал себя переполненным сосудом, в который впихнули больше, чем он мог вместить. Слишком много впечатлений, слишком много мыслей. К любому слову в эту секунду можно было приписать «слишком», и это оказалось бы правдой. Сидя на холодном кафельном полу, я все больше понимал, насколько далек от образа святого Матфея. Я нажал на кнопку слива и вышел из кабинки.

Опустив руки под холодную струю воды, я держал их в таком положении, пока пальцы не начали неметь. Я сполоснул лицо и оглядел себя в заляпанном зеркале. Отражение мне совсем не понравилось: покрасневший рот с нечеткими контурами, острые скулы, веснушки, напоминавшие грязные пятна. Бледная кожа в неестественном свете лампы отливала нездоровой зеленью, а мутные глаза казались пустыми. Из отражения на меня смотрела тень человека, которым я не хотел быть. До тошноты во мне зрело желание выскоблить душу из этой оболочки и поместить ее в другое, более подходящее тело.