Тотальные институты

Время от времени в эту тюрягу, как и во все остальные тюряги страны, приезжает комиссар. Это очень большой день для вертухаев и комендантов; за день до его прибытия они устраивают большую уборку, драят полы, полируют трубы, вычищают все закоулки. Прогулочный двор подметают, клумбы с цветами пропалывают, а нам говорят, чтобы наши камеры были чистыми и опрятными.

Наконец, этот день настает. Комиссар обычно носит черное пальто и черный иденовский хомбург, даже летом, и часто зонтик. Я не особо понимаю, почему они так трясутся из-за него, ведь все, что он делает, это приезжает, обедает с комендантом, совершает короткий обход по тюряге, садится в свою большую машину и уезжает обратно. Иногда он делает обход как раз, когда нас кормят, и может пристать к кому-нибудь: «Как еда? Жалобы есть?» Ты смотришь сначала на коменданта, потом на начальника охраны (потому что они везде его сопровождают, пока он в тюряге) и отвечаешь: «Никаких жалоб, сэр»[223].

Какое бы значение ни имели эти посещения для стандартов повседневной жизни, они напоминают всем в учреждении, что институт — не совсем самостоятельный мир и что он имеет определенные бюрократические связи со структурами общества и подчиняется им. Экспозиция института, какова бы ни была ее аудитория, также может сообщать постояльцам, что они находятся в лучшем институте своего класса. Постояльцы на удивление легко готовы поверить в это. Благодаря этой вере они могут чувствовать, что обладают некоторым статусом в окружающем мире, пусть даже благодаря тем же обстоятельствам, которые отделяют их от этого мира.

То, как происходит экспозиция института, говорит нам кое-что о процессе символизации в целом. Во-первых, обычно экспонируется новая, современная часть института, которая будет меняться по мере появления новых практик или оборудования. Так, когда в психиатрической больнице вводится в эксплуатацию новое здание, сотрудники, работающие в предыдущем «новом» здании, могут испытывать облегчение, поскольку их роль образцовых сотрудников и официальных встречающих переходит к кому-то другому. Во-вторых, экспозиция определенно не должна быть связана с откровенно церемониальными аспектами института вроде цветочных клумб или накрахмаленных занавесок, наоборот, часто упор делается на утилитарные объекты, такие как современное кухонное оборудование или хорошо продуманный хирургический кабинет; на самом деле такое оборудование могут приобретать исключительно для экспозиционных задач. Наконец, экспозиция любого элемента будет неизбежно предполагать ряд выводов; хотя они вряд ли способны сравниться с впечатлением, которое данный элемент производит при его демонстрации, они тем не менее могут иметь важное значение. Демонстрация в фойе тотальных учреждений фотографий, показывающих круг занятий, в которых идеальный постоялец участвует вместе с идеальным персоналом, часто имеет чрезвычайно малое отношение к фактам институциональной жизни, но по крайней мере несколько постояльцев провели приятное утро, позируя для этих снимков. Сделанные постояльцами фрески, которые с гордостью размещают на видном месте в тюрьмах, психиатрических больницах и других учреждениях, свидетельствуют не о том, что все постояльцы с воодушевлением занимаются живописью или что обстановка вдохновила их на творчество, а о том, что по крайней мере одному постояльцу позволили с головой уйти в работу[224]. Еда, которую подают во время инспекций и дней открытых дверей, может предоставить хотя бы однодневный отдых от привычных блюд[225]. Благоприятный образ учреждения, создаваемый внутренним периодическим изданием и театральными постановками, имеет по крайней мере некоторую связь с действительной жизнью небольшой группы постояльцев, участвующих в осуществлении этих церемоний. А шикарное здание приемного покоя с несколькими комфортабельными палатами может создать у посетителей впечатление, верно отражающее условия жизни существенной части постояльцев.