Тотальные истории. О том, как живут и говорят по-русски

1

Питер нас встретил пятничными пробками и неожиданной локацией отеля — оказалось, жить мы будем на Большой Конюшенной, 25, в бывшем доме Французской реформатской церкви святого Павла, где уже с полвека работает самая знаменитая пышечная города. За десятки лет тут почти ничего не изменилось, говорят старожилы: все та же обстановка из советских времен, недорогая мебель, небогатый ассортимент, даже повар не менялся с шестидесятых, но очередь сюда не иссякает. Каждого посетителя ждут ленивый растолстевший кот Рыжик и его подруга, многоцветная кошка Пыша. Очередь, впрочем, периодически рассасывается — обслуживают тут быстро, успевая отдать каждому посыпанные сахарной пудрой пышки и самый обычный растворимый кофе со сгущенкой.

Кажется, пышечная — единственное место в Петербурге, где спешат. Особенно на неторопливость местных досадуют москвичи, которым всё в городе на Неве кажется слишком медленным — обслуживание в ресторане, несуетность на бесконечных эскалаторах (всегда приплюсовывай к расчетному времени поездки 20 минут, говорят мне питерские друзья: одна только дорога в подземелье и обратно занимает ровно столько, а то и больше) и леность таксистов; даже разговаривают тут совсем не по-московски, жалуются жители некультурной столицы на культурных обитателей Петербурга.

Про разговоры — правда. Когда после долгого перерыва я несколько лет назад прилетел в Питер, таксист, встретивший меня и заинтересовавшийся обычным набором — откуда прибыл пассажир и по каким делам, вдруг остановился посреди дороги, повернулся и попросил:

— А скажите еще что-нибудь, пожалуйста… Так непривычно быстро разговариваете, у нас так не говорят, сами скоро убедитесь…

2

В Петербурге я не впервые по литературным делам — лет пять назад прилетал на филологическую конференцию, попав на прощание со знаменитым российским литкритиком Топоровым. Как часто бывает в Питере, проводы в подвалах галереи «Борей» превратились в совсем не грустный праздник, у каждого прощавшегося с собой было, и вскоре вместо скорби вечер стал напоминать масштабный гала-концерт после съезда литераторов — такое количество писателей и богемы редко можно собрать вместе в одном помещении. Три десятка мастеров пера из присутствующих оказались при этом авторами одного недавно вышедшего и ставшего популярным сборника рассказов, собравшего весь цвет московской, питерской и даже новосибирской — в лице меня и двух моих земляков — прозы. Дальше произошло забавное: узнав, что новосибирский гость — завотделом прозы литжурнала, кое-кто из присутствующих стал подходить ко мне с брудершафтными предложениями — почти со всеми мы были знакомы только заочно, а тут представилась возможность поговорить. После краткого вступления каждый из новых знакомых переходил на конкретности:

— Старик, — говорили мне доверительно лауреаты и носители регалий, — ты же редактор, а не как все эти… Ты же как профи, между нами, понимаешь, что лучший рассказ в книге — мой?..

Когда это повторил мне седьмой или восьмой автор — из почти пяти десятков участников того сборника, — я, переживая, что приходится как-то выкручиваться и немного кривить душой, выловил одного из составителей, Павла Крусанова, и рассказал о забавных вопросах его и моих коллег.

— Старик, — сказал Павел, — у каждого тут свои амбиции, что поделать, это же Питер. Но ты же понимаешь, — он внимательно вгляделся мне в лицо, словно желая удостовериться, точно ли я это понимаю, — что лучший рассказ в сборнике — мой?..

Крусанов выждал паузу, потом подмигнул, усмехнулся и отправился искать будущего куратора Нацбеста Вадима Левенталя, а я, расслабившись и решив, что Павел шутит, — ведь он же шутил, правда? — подумал о том, какое же у петербуржцев своеобразное чувство юмора.

Ведь лучший рассказ в том сборнике был, конечно, у меня.

3

Стоянку Тотального путешествия мы устроили прямо у стен Исаакиевского собора. И пока местный организатор Лена Калинина проверяла грамотность у населения (столица оказалась и впрямь культурной — участники импровизированного диктанта били все рекорды), я увидел на площадке знакомую по универовским временам даму. Конечно, я не помнил, как ее зовут и кто она такая, но быстро выяснилось — она и впрямь из моей универовской юности, училась на том же матфаке Новосибирского университета, что и я, только поступила несколькими годами позже. А еще, как выяснилось в дальнейшем разговоре, у нее есть младшая сестра, тоже математик — и сестренка была участником того самого первого Тотального диктанта в марте 2004 года, проведенного в стенах НГУ «Глум-клубом». Сестра помнит, что писали они диктант по «Войне и миру», она умудрилась сделать ошибку в фамилии писателя — Тослтой, но в остальном, кажется, у нее все тогда получилось. Не получилось только сказать человеку, который, по легенде, и придумал само название «Тотальный диктант», что он ей очень понравился, она даже вылавливала после в главном корпусе университета этого гуманитария с невинными и якобы важными вопросами, но на большее так и не решилась.