Тотем и табу

«Трудно понять, почему всякий глубоко укоренившийся человеческий инстинкт нуждается в утверждении посредством закона. Нет закона, повелевающего людям есть или пить или запрещающего им класть руки в огонь. Люди едят и пьют, берегут руки от огня инстинктивно, из страха перед естественным, а не законным наказанием, которое повлекло бы за собой неподчинение этим влечениям. Закон запрещает только то, что люди способны творить под давлением своих влечений. Если сама природа запрещает или наказывает, то незачем запрещать или наказывать по закону. Мы легко можем поэтому допустить, что преступления, запрещенные законом, суть такие, которые многие из людей совершили бы охотно и по естественной склонности. Не будь у нас подобной склонности, не совершались бы такие преступления; а если бы они не совершались, то ни к чему было бы их запрещать. Поэтому, вместо того чтобы из законодательного запрета инцеста предполагать наличие естественного отвращения к нему, следует, скорее, сделать вывод, что естественный инстинкт влечет к инцесту; если закон подавляет это влечение, подобно другим естественным влечениям, то основанием к тому является мнение цивилизованных людей, считающих, что удовлетворение указанных естественных влечений чревато уроном общественным интересам» (Фрэзер, 1910).

К этим содержательным доводам Фрэзера могу еще прибавить, что достижения психоанализа доказывают полную неприемлемость предположения о врожденном отвращении к инцестуозной половой близости. Наоборот, из них следует, что первые сексуальные побуждения юного человека по своей природе всегда инцестуозны и что такие вытесненные побуждения играют роль, которую трудно переоценить, в качестве мотивов для позднейших неврозов.

Итак, взгляд на страх перед инцестом как на врожденный инстинкт необходимо отвергнуть. Не лучше обстоит дело с другим, тоже широко распространенным объяснением запрета на инцест, которое гласит, что первобытные люди рано заметили, какими опасностями грозит их роду кровосмесительство, и что поэтому они вполне осознанно ввели этот запрет. Возражений против такого объяснения предостаточно (см., например: Дюркгейм, 1898). Запрет на инцест должен быть древнее скотоводства, на примере которого человек мог бы убедиться в последствиях кровосмешения и его влиянии на породу; однако по сей день вредные последствия кровосмесительства не доказаны безусловно – и применительно к человеку их доказать непросто. Вдобавок все, нам известное о современных дикарях, убеждает, что помыслы их отдаленнейших предков вряд ли были заняты предупреждением вреда для позднейшего потомства. Кажется почти нелепым приписывать этим живущим без всякой мысли существам гигиенические или евгенические мотивы, которые едва ли принимаются во внимание даже в нашей современной культуре[231].

Наконец, необходимо еще подчеркнуть, что, исходя из практических соображений гигиены, запретом кровосмешения как связи, ослабляющей породу, совершенно невозможно объяснить глубокое отвращение, присущее нашему обществу в отношении инцеста. Как я показал в другом месте[232], эта боязнь инцеста у нынешних первобытных народов, кажется, выражена еще сильнее и заметнее, чем у народов цивилизованных.

Можно было бы ожидать, что нам снова предстоит сделать выбор между социологическими, биологическими и психологическими гипотезами, причем в психологических мотивах, пожалуй, стоило бы усматривать выражение действия биологических сил. Но по окончании исследования мы вынуждены согласиться с решительным утверждением Фрэзера: «Нам неведомо происхождение страха перед инцестом, и мы даже не знаем, в какую сторону смотреть. Ни одно из предложенных до сих пор решений этой загадки не кажется нам удовлетворительным»[233].

* * *

Тут нужно упомянуть еще о попытке совсем другого рода объяснить происхождение инцеста. Ее можно было бы назвать исторической.