Тотти. Император Рима

Вечером накануне игры «Рома» – «Верона», первого матча в «его» чемпионате, Спаллетти собрал нас, чтобы разъяснить некоторые правила режима.

– Я тут узнал, что накануне предыдущего матча, с «Миланом», некоторые из вас играли в карты допоздна. Так вот, я не хочу, чтобы вы играли в карты, это записано и в вашем внутреннем регламенте.

Я чувствовал, что это обращено ко мне, я самый заядлый картежник, режусь до самозабвения. Не ночи напролет, но действительно играю.

– На самом деле этот регламент не все подписывали… – попытался защититься я.

– Только вот фигню мне не гони, Кекко, – высек в камне Спаллетти.

Он назвал меня «Кекко», так, как называют меня близкие, чтобы дать посыл мне и всем в раздевалке, что вопрос закрыт. Я не возражал. Это была первая беседа, и последнее слово осталось за ним.

Вторая беседа была полуприватной. Я говорю «полу-», потому что с самого начала второго контракта Спаллетти он делал так, чтобы при каждом нашем разговоре присутствовали два свидетеля – очевидно, по одному с каждой стороны, поскольку Вито всегда был рядом, а он приглашал кого-нибудь из тренерского штаба или из пресс-службы. Тоже сигнал. Перед матчем в Турине с «Ювентусом», второй «его» игрой, мы сцепились: на тренировке я ошибался в передачах, он крепко выражался в мой адрес, и я, не выдержав, послал его куда подальше. Я объяснил ему, что мне нужно больше времени на стопроцентное восстановление, чем раньше, и что мне не помогает факт его общения со всеми, кроме меня, а я все-таки еще капитан. Он ответил с непривычной жесткостью, без каких-либо скидок на те страхи, которые были у меня, почти сорокалетнего:

– Когда-то я позволял тебе все, Франческо, теперь этого не будет. Ты должен бежать так же, как и другие, даже если твоя фамилия – Тотти.

Таков был смысл его речи, и это меня очень обеспокоило, если учесть, что я никогда не претендовал на особенное отношение к себе со стороны тренеров. Когда я следующим вечером приветствовал Буффона в туринской раздевалке, Джиджи широко улыбнулся и спросил:

– Как у вас там дела с Доберманом?

Но тут же посерьезнел, увидев выражение моего лица.

Спустя некоторое время одноклубники поняли, что я у Спаллетти под прицелом, потому что его частые замечания в мой адрес на тренировках были бы нормальными разве что в отношении молодых игроков, задирающих нос. Но, будучи высказанными в адрес капитана, они звучали неестественно, и кто-то за завтраком спросил, что я ему такого сделал. То же сомнение выражала и Илари, которая дома, после моих рассказов, всегда играла роль адвоката дьявола.

– Ты уверен, что не проявил к нему неуважение? Может, было какое-то слово или жест, которые он мог неправильно понять?

Клянусь, что я судил себя судом совести много раз, потому что сомнение внутри меня все еще преобладало над досадой. До тех пор, пока некоторые его ответы на вопросы журналистов, вызвавшие большой шум, не дали мне понять, что он все еще убежден в моей роли в его предыдущей отставке из «Ромы» в 2009 году (или, правильнее, в «неоказании помощи», поскольку он обвинял меня в том, что я ничего не сказал).

Трудности в отношениях со Спаллетти наложились на восстановление от травм, долгое и трудное как никогда. В итоге я провел только отрезок матча с «Фрозиноне», потом, в гостях против «Сассуоло», он после первого тайма отправил меня разминаться и забыл про меня, так что спустя полчаса я начал перепасовываться с мальчиком, подающим мячи, ровесником моего Кристиана, спрашивал его, на какой позиции он играет, в общем, мило поболтали. Матч был довольно легким, и, когда мы сделали третью замену, я присел на скамейку, пошутил с Пьяничем. Мы выиграли 2:0, и мне казалось, что все было хорошо. Как бы не так. Уже вечером мои перепасовки с пареньком крутили по всем каналам, и кто-то комментировал, что я не принимаю большого участия в делах команды. На следующий день я прочитал в газетах о моем прогрессирующем пофигизме. Бессмысленные злобные измышления журналистов, которые традиционно близки к клубу (вот тебе и раз!). Я дуюсь – плохо. Шучу – опять плохо! Впервые я начинаю подозревать, что мое возвращение пришлось не по душе не только Спаллетти.