Тотти. Император Рима

Лето 2001 года. Моя первая серьезная история любви, с Марией Мацца, недавно завершилась, Илари еще не появилась на горизонте, это случится следующей весной. Это я к тому, что был молод, известен и свободен. Я проводил почти все вечера с Кассано, мы гуляли в компании друзей и кузенов (мои кузены – настоящие) и «отрывались», потому что Антонио – невероятно веселый парень. И щедрый, даже чрезмерно. Иногда случалось, что я шел на ужин с другими людьми, на деловой ужин, в один из моих любимых ресторанов – например, к Клаудио, – и если там оказывался и Антонио, то первым делом он подходил, здоровался, перебрасывался несколькими фразами с моими спутниками, а затем шел к своему столику. Когда, по окончании ужина, я подходил к Клаудио, чтобы расплатиться, тот поднимал руки:

– Ничего не нужно, Антонио уже обо всем позаботился.

В первый раз я его поблагодарил, во второй уже сказал, что это последний раз, на третий – чтобы он притормозил, потому что где же это видано – платить каждый раз за компанию, в которой ты знаешь только одного человека! Все бесполезно, и мне не удалось даже заставить хозяина отказаться принимать оплату, потому что если Антонио что-то задумывал, то был более настойчив, чем я.

Когда ты молодой футболист, и тем более – успешный, ты не теряешь время на анализ поведения других, особенно если другие с тобой любезны. Тебе кажется, что тебе все должны. И только иногда (может быть, в одну из бессонных ночей), уже после того, как получше узнаешь человека, ты задумываешься – что стоит за привычками, действиями, да даже за странностями того, кто играет какую-либо роль в твоей жизни. Я уже говорил о том, что у Кассано было трудное детство: отец оставил их, когда Антонио был совсем маленьким, поэтому он так непосредственно и естественно привязался к моему отцу, а мать была вынуждена везти все на своих плечах в непростой обстановке Старого Бари. Он вышел оттуда благодаря футбольному таланту, но в душе он целиком и полностью остался ребенком. Яркий пример: по вечерам мы частенько катались всей компанией на скутерах, потому что в закрытых шлемах мы могли неузнанными добраться из Казаль Палокко до комплекса Всемирной выставки. Я, конечно, умел водить; по крайней мере, я так думал. Но потом Антонио тоже купил себе скутер и стал присоединяться к нашей компании. То, как он им управлял, – это было совершенно другое, и я не только о скорости говорю, о прохождении поворотов, о трюках, которыми он нас восхищал, как в цирке. Другим прежде всего было то, как он на нем сидел. Я, управляя скутером, смотрю вперед, и если хочу сказать что-то тому, кто едет рядом, то на мгновение поворачиваюсь к нему. Антонио в отличие от меня, когда ездил в компании с нами, поворачивался на сиденье лицом к собеседнику, как на кресле, а на дорогу смотрел лишь на мгновение; он, конечно, контролировал обстановку краем глаза, но бессознательно. Угорая над этой его манерой езды, которую никто из нас не мог воспроизвести без риска завалиться, мы говорили, что он этому научился в Бари, воруя со скутера сумочки у прохожих, и он от души смеялся, не отвечая, однако, правы мы были или нет.

Непреодолимое желание платить за всех – это признак щедрости (как я уже рассказал, Антонио был очень великодушным), но еще и способ самоутверждения. Если вы привыкли с детства считать деньги пропуском для входа куда-либо, то логично, что вы будете использовать их для этого, когда вам повезет разбогатеть. Антонио хотел чувствовать себя знакомой и приятной частью моей жизни, и на это размышление меня наводит то, что он сказал в раздевалке стадиона в Бари: я его кумир. Бывали случаи, когда его выражения почтительности доводили почти до неудобного положения. Например, при девчонках. Иногда вечерами мы гуляли с двумя подругами (как я уже говорил, мы с Антонио были свободны), и если я замечал, что ему очень нравится та, что более симпатична, я давал ему зеленый свет. Он схватывал это на лету – он не из тех, кому надо объяснять дважды.

– Ты глянь, она тебя хочет, – шептал он мне на ухо. – Это за километр видно. А такой, как я, кому нужен?

Он говорил это не из самоуничижения, нет. А потому, что, героизируя меня с юности, не верил, что может в чем-то меня превзойти. Он говорил мне это миллион раз, уверял, что хочет быть моим другом без малейшего желания быть моим преемником, потому что в Риме, что бы ни произошло, никто никогда не станет таким, как я. Льстило ли мне это? Да, и очень: учитывая то, что это говорил Кассано, я знаю, что эти слова были искренними. И когда случалось, что мы делили один номер (это было редко, поскольку я предпочитаю селиться в одиночестве, но иногда на выездах в гостинице не хватало номеров), я, просыпаясь, иногда ловил на себе его взгляд и вспоминал, как я делал то же самое, ночуя в одном номере с Джаннини. Кумиром моих юношеских лет.