Товарищ анна (повесть, рассказы)

Гид удивился. Заглянул снова за это стекло — ничего. Пожал плечами, пошел дальше по салону.

— Ну что ты делаешь? Неужели нельзя это туда, наверх! Господи, ну зачем я с ней поехала? Всю дорогу будет так!— Г4, взрослая дочь, высокая и полная, с сильным голосом и руками, Г3 — ее мать, в возрасте. Они очень похожи.

— Ничего, не мешает, пусть так!

Опять бросил взгляд на В2 — тихо.

А вот и они, те девушки.

Е4: Матери напишу позже, недели через две после. Тогда уже все будет, она ничего делать не станет. Это легко, лишь бы Светка не струсила в последний момент, —быстрый взгляд на подругу: — Может, я зря согласилась? Она сказала, ничего, никто ничего… Никто? А вдруг он уже догадался? Вон как смотрит, чего смотрит? На границе назад отправит? Может. Но ведь мы еще ничего не сделали! Господи… Еще в паспортах что-нибудь поставят, чтобы больше никогда не выпускали… Это ужасно!

Он отметил их. Только отметил, выделил из числа остальных. Понял про них все и остался этим доволен. Но ведь делать ничего не станет. Вольному воля. А ему просто нравилось знать заранее, от кого чего ждать.

Снова В2. Пустота. Не просто мутное, а глухое, непроницаемое стекло. Легкое беспокойство колыхнулось где-то на дне желудка. Но вольному воля.

Пересчитал всех. Девятнадцать. Кто еще?

Вон: у дальнего окна — худой потертый мужик лежит. Шапку подложил под голову. Обнял пустую дорожную сумку. Обычно на те места никто не садится, потому он называл их Я — вроде как они самые последние.

Я — господин Корнев. Его фамилию он тоже запомнит. Это станет своего рода развлечением: смотреть, как он везде таскает за собой эту тертую сумку, на дне которой (теперь-то он знает) катается советская электробритва и пакет с щеткой и пастой. Он будет всегда последним приходить на автобус, забывать все названия и переспрашивать, заблудится в каждой гостинице (но обязательно вечерами будет ходить гулять), потеряет ключ от своей каюты на пароме (потом найдет его в сумке), в Эльсиноре уйдет по берегу моря так далеко, что за ним придется бежать.

Туристы — те же овцы: даже самые смелые, если и гуляют поодаль, все равно косятся на других. В них есть благоразумие. В этом — нет. В автобусе он всякий раз будет занимать новое место, благо свободных много, и буква к нему не прилепится. Он просто Корнев. По документам — В. А.

2

Паром — это огромное здание. Осознать его размеры возможно только на берегу. Но паром еще больше, чем видится — часть под водой. Здание-айсберг.

Подхваченные разноязыким валом туристов, они поднимались по тесным коридорам-трапам на главную палубу, пышную, с бордовыми ковровыми дорожками, блестящей стойкой-регистрацией, стеклянными дверями в ресторан и фонтаном. Там собрались все вместе — русскоговорящий остров, гид выдал ключи-карточки, и они стали спускаться на свою палубу. По узкой металлической лестнице — все вниз и вниз, бухая по ступенькам багажом на колесиках.

— Может, тут? нет? дальше?

— Мама, смотри: мы ниже машин будем!

— Почему ты так решил?

— Ну вот же: здесь гараж!

Гид заглянул в лестничный пролет, как в колодец, и прислушался. Они уже все знают, подумал, все-таки второй раз. Ничего объяснять не надо: ни как вставить ключ, ни где будет обед. Сегодня я отдыхаю. Все заканчивается благополучно. Подумал и пошел к себе в каюту.

Палуба их была запутанной системой тесных — рука об руку не пройтись — коридоров со множеством одинаковых дверей-кают. Русские быстро разбрелись и потеряли друг друга.

Савва открыл дверь каюты, и они попали внутрь белого кубика с металлическими крашеными стенами. Сразу у входа был теснейший закуток — туалет и душ. Две койки друг напротив друга, почти вплотную — двоим не разойтись. Две над ними откинуты, прижаты к стенам. Подобие уюта — столик и большое зеркало в тяжелой, лаком блестящей раме. Иллюминатора нет.

— Мне здесь не нравится, — неуверенно сказала Мила и присела на краешек койки.

— Господа, — объявило невидимое радио по-английски. — Наш паром отправляется. Желаем вам приятного пути.

Стены завибрировали и заурчали. Потом что-то громко, металлически застучало совсем рядом, заработало, все здание дернулось, мягко, но ощутимо. Мила вцепилась пальцами в край постели, глазами — в Савву. Он слушал. Через какое-то время фырканье и стук прекратились, осталось только ровное потрескивание всего кубика.

— Ты слышишь? — сказала вдруг шепотом.

Плеск. Не легко, как о борт лодки, а утробно, сакрально. Вода обтекала здание, сжимала их белый кубик, терла обшивку колотым льдом, ныряла волной. Пенилась. Пузырилась. Она была черная, зимняя, ледяная. Ночная вода за стеной.