Товарищ генерал

Вдруг Володе показалось, что машина покачнулась, стала делать неистовые скачки.

Где-то треснуло с такой силой, будто раскололась пополам скала. Машина сильно накренилась, выровнялась, снова поскакала и наконец врезалась в какие-то деревья.

— Слезай! Приехали! — сказал Климов. — Уже приветствует!

Ужасно не люблю такого подхалимства!

Володя уже несколько дней находился в полку Климова. Чем больше узнавал Володя батальон, роту, взвод, тем более вырастал в его глазах командир полка. В роте самым большим человеком представлялся командир роты. И даже тот молодой офицер Кавешников, который так весело и озорно отшучивался в кузове машины, оказалось, отвечал за очень важный участок фронта, и подчинявшиеся ему люди, разные по возрасту и образованию, считали его очень большим человеком.

Сначала Володя как-то оробел от такого открытия. Природная его склонность перевоплощаться в каждое новое лицо, которое занимало его, и как бы растворяться в этом новом лице, теряя на время свою собственную личность, делала с ним то, что некоторое время он как бы жил этой чужой жизнью во всех ее состояниях.

Володина записная книжка не могла вместить всего, что в эти несколько дней вместила его душа. Он как бы дышал полной грудью и не мог надышаться. Уже не думал он о том, что и как будет писать. Одна мысль тревожила его мысль о том, что он сам себе позволил эту роскошь созерцателя, исследователя в чисто художественных целях, что он этим может подвести редакцию.

Если бы он мог на время забыть о том, что он должен оперативно писать для редакции!

Если бы ему представилась возможность находиться здесь не день, не два — все видеть, все испытать, все выносить в своей душе и лишь потом взяться за перо! Если бы он чувствовал себя вправе оставаться здесь, сколько ему потребуется. "Как можно это устроить? С кем поговорить? Кто вправе разрешить это?"

Мысль его невольно обратилась к Харитонову:

"Вот кто облачен такой властью, что все вправе сделать. Он может!"

На одно мгновение перед ним возник образ командующего, каким он его знал и видел, и вдруг дерзким и самонадеянным показался себе Володя с этой своей мыслью.

"Кто я и чем могу доказать, что обладаю мастерством писателя, которое давало бы уверенность, что результатом этих исследований будет талантливое произведение искусства?"

Он вспомнил Зину с узла связи, ее задумчивые, как бы затуманенные глаза, как она, выстукивая сухие строки его корреспонденции, с недоумением смотрела на него.

Он очнулся от своих мыслей и увидел, что подходил к окраине полуразрушенного села,

Возле землянки стояли бойцы и среди них медсестра в ватной телогрейке, в защитной, грубого сукна юбке, в кирзовых сапогах, из-под шапки выбивались русые волнистые волосы.

Она была выше среднего роста, с обветрившейся на лбу и носу кожицей. Губы были потрескавшиеся, сердечком. С лица ее почти не сходило веселое выражение. Она все время что-то изображала бойцам, представляя жеманную девицу, и те громко смеялись.

Переждав смех, медсестра удивленно подняла брови, но видно было, что она сама едва удержалась от того, чтобы не прыснуть со смеху.

Стоявшие возле землянки бойцы, хотя и видели, как подошел Володя, сделали вид, что не заметили его. Он понял, что в эту минуту для стоявших около землянки интереснее всех была эта фронтовая медсестра, по прозвищу Люся Комическая. ^

Своей игрой выражала она общее чувство бойцов, которые, как и она, гордились тем, что позабыли о своих мирных привычках ради этой суровой фронтовой жизни.

Не то ли самое и он, Володя, должен был делать, вместо того чтобы мечтать о книге, которую напишет после войны?

С таким чувством принялся он в тот вечер просматривать свои записи.

Записи его состояли из коротких, метких выражений, обозначенной одним-двумя словами наружности людей, их повадки, манеры говорить. Совсем отсутствовали обстоятельства времени и места.

Преобладали имена существительные и почти не было глаголов. Но стоило ему прочесть эти торопливо сделанные записи, как все облекалось плотью.

Обилие впечатлений и недостаток времени заставляли Володю схватывать лишь самое главное, улавливать лишь самое характерное.

Он чувствовал себя так, точно разговаривал по междугородному телефону и вот-вот кончатся положенные ему минуты.

Он и не предполагал тогда, что то, что требовало от него такого напряжения душевных сил и так мало удовлетворяло его, когда он безостановочно исписывал свои блокноты, было самым прочным материалом для его будущей книги.

Жизнь, которую запечатлел Володя в этих своих записях, не в состоянии был бы он охватить и положить на бумагу, если бы рассматривал явления и людей слишком долго. Все примелькалось бы его глазу, и все самые характерные черты пропали бы. А главноепропала бы та искра, которую как бы высекает в душе художника момент первого соприкосновения с действительностью и которая одна только дает ему необходимое творческое вдохновение.

За время пребывания в полку Климова Володя вынес впечатлемие, что человек при исполнении дела гораздо интереснее, нежели на отдыхе.