Товарищ Павлик: Взлет и падение советского мальчика-героя

Свидетельства, собранные после коммунистической эры, рисуют сумбурную картину, отображающую роль и значение Павлика. В 2002 году, в семидесятилетнюю годовщину со дня смерти Павлика Морозова, из 500 опрошенных москвичей от восемнадцати лет и старше 50% либо вообще не помнили, что он сделал, либо считали его пионером-героем Великой Отечественной или Гражданской войны^{353}. Подробный опрос информантов, рожденных после 1945 года, также показал высокую степень неточности их знаний легенды или хотя бы ее подробностей. Например, один образованный и политически грамотный ленинградец (1967 г.р.) на вопрос, заданный летом 2003 года, что он помнит о Павлике Морозове с детских лет, ответил: мол, в детстве не слышал о нем вообще ничего и узнал о пионере-герое только из книги Юрия Дружникова в 1991 году, хотя наверняка ему рассказывали о Павлике в школе или в пионерском лагере^{354}.

Еще примечательнее другое: чувства, которые вызывает имя Павлик Морозов у поколения послесталинской поры, можно назвать какими угодно, только не положительными. Один ленинградский рабочий о самом Павлике мало что помнил, но при этом точно знал, что ему не нравилось в культе Павлика: «Ну, (усмехается. — К.К.) Павлик Морозов — это классика! Это… это… это менталитет! Это вбивалось в башку!»^{355} Аналогичным образом при опросе в 2003 году из 500 респондентов 0,9% заявили, что они могли бы повторить подвиг Павлика, 62,6% утверждали, что не поступили бы так ни при каких обстоятельствах, остальные 36% или затруднялись ответить, или отвечали: «в зависимости от ситуации».

Такие безразличие и цинизм в адрес героя объясняются не только концом советской эпохи^{356}. Признаки высокой степени дистанцированности от юного доносчика-энтузиаста появились еще в поздний период советской эры. Как и у предыдущих поколений, доносительство, согласно законам двора, детьми не приветствовалось. Мужчина из Перми (1949 г.р.) хорошо помнит чувство внутреннего отторжения, возникшее у него, когда он впервые услышал историю про Павлика:

«Собиратель: Про всяких разных героев Вам рассказывали?

Информант: Конечно. Павлик Морозов. Супергерой.

Соб.: Нравился?

Инф.: Не знаю. Я как-то нейтрально относился к нему.

Соб.: Почему?

Инф.: Потому что, хотя памятники ему ставили, я ставил себя на его место и не представлял, как бы я настучал на своего отца.

Соб.: Вы уже тогда так думали?

Инф.: Конечно. Я этого не понимал. И его ведь, кажется, дед зарезал. Я не представлял, как меня может зарезать дед. Первый внук ведь у него был. Даже если бы я на отца в НКВД что-то сказал, как он мог зарезать? Дурдом»^{357}.

Женщина, выросшая в детском доме в Пермской области, вспоминала: «Вот к Павлику Морозову мы точно ездили. Представляете, выездами было. Потом турслет по местам, по шагам… Даже интересно, верить начинали, вот прямо что именно вот на этом месте»^{358}. Таким образом, Павлик воспринимался в качестве героя лишь в искусственно созданных обстоятельствах. Как и в 1930—1940-е годы, факт убийства мальчика шокировал и вызывал чувство ужаса, а не стремление ему подражать[233].

Напротив, гайдаровский Тимур продолжал пользоваться популярностью у поколений послесталинского времени. Невозможно себе представить, чтобы Павлик Морозов успешно играл роль конфидента, от чьего имени газета вела бы рубрики и отвечала на письма детей, как это происходило с Тимуром в «Пионерской правде» в 1962 году^{359}. По-прежнему широко были распространены «тимуровские команды», призванные воспитывать у пионеров и школьников самостоятельность и организаторские навыки^{360}. Большинство людей, особенно те, чье пионерское детство пришлось на конец 1950-х — 1960-е годы, помнят, как они занимались обычной тимуровской деятельностью: собирали металлолом и помогали ветеранам^{361}.

Влияние Тимура выражалось не только в такой полуофициальной форме проявления детской активности. Городские дети часто играли во дворах в «тимуровскую команду» — игру, которую придумывали сами. Как заметила российский психолог Мария Осорина, хитроумный сюжет книги Гайдара строится на игре в «тайное общество», что очень импонировало советским детям, как, впрочем, и их современникам в других странах. Они охотно перенимали сюжет книги и привносили образы ее героев в свою повседневную жизнь^{362}. В Павлика же не играли никогда, хотя он и стал героем частушки из разряда «черного юмора», передаваемой из уст в уста: