Товарищ Цзян Цин. Выпуск первый

В результате незначительных на первый взгляд инцидентов выявились и другие стороны наблюдательного и самоотверженного характера Чжан Ин. Однажды вечером Цзян Цин, прервав беседу, вынула из продолговатой коробочки, которую одна из помощниц принесла ей за несколько минут до того, два ножика для вскрытия писем, оба тонкой резной работы, но один из слоновой кости, а другой из бамбука. «Оба они не для вас»,— сказала она в шутку. Но она ещё не решила, какой подарить мне. С восхищением вертя их в руках, она сказала, что оба они прекрасны, хотя нож из слоновой кости дороже. «Поэтому вы должны иметь нож из слоновой кости». Она вручила его мне, а затем протянула бамбуковый нож Чжан Ин, которая реагировала на это с удивлением и смущением. Я, обрадовавшись, поблагодарила хозяйку и прочитала надпись, сделанную в память археологических раскопок, проводившихся в Чанша после культурной революции. Эти раскопки, в значительной мере помогавшие восстановить прошлое, свидетельствовали о научных достижениях народа и соответствовали двояким интересам Цзян Цин — к искусству и к истории.

Несколько дней спустя Чжан Ин пришла ко мне неофициально и подала мне бамбуковый ножик, убеждая меня оставить его себе. Удивившись, я отказалась, но она не отступала от своего. Тогда я предложила в обмен на бамбуковый ножик свой ножик из слоновой кости, но и это оказалось неприемлемым. «Я знаю, что вы любите бамбук»,— сказала она. Я удивилась, откуда ей это известно. Косвенным образом выяснилось, что от её внимания не ускользнуло, как я однажды на заре выскользнула из дома для гостей (в котором мы занимали два разных крыла), чтобы сфотографировать заросли бамбука. Посмеявшись над таким нарушением тайны, я вынуждена была уступить. На нашей следующей встрече Цзян Цин с улыбкой заметила, что теперь у меня уже оба ножика. Ей, сказала она, приятна мысль о том, что бамбук можно предпочесть слоновой кости, не считаясь, таким образом, с соображениями материальной ценности.

Ⅲ

Теперь, когда Цзян Цин дошла в своём рассказе до приезда в Яньань, мне, конечно, хотелось узнать, как она встретилась с Мао, как попала в его личное окружение. Ответ она дала уклончивый — здесь её романтическое воображение уступило место желанию сохранить собственную репутацию. Не всё, что она говорила, предназначалось для широкой огласки. До неё ещё в Шанхае доходили слухи о странствующем вожде Красной армии Мао Цзэдуне и его грозном соратнике Чжу Дэ. Поступавшие время от времени сведения и рассказы людей, путешествовавших туда и сюда между «белой» и «красной» территориями, создавали смешанное представление о Мао, крестьянском бунтаре и народном защитнике с современным революционным сознанием. У неё было только слабое представление о его внешности и не было никакого понятия о нём как о личности. Её, как и других новичков в Яньани, заинтриговали разногласия между руководящими товарищами, и она слышала об ореоле отчуждённости, окружающем Мао: как говорили некоторые, в нём было что-то олимпийское. Но в первые несколько месяцев пребывания там её жизнь определялась лидерами, осуществлявшими прямой контроль над различными политическими, военными и культурными организациями.

Однако Мао Цзэдуну стало известно о ней как об актрисе Лань Пин вскоре же после её приезда. Как она узнала об этом? Он сам разыскал её и предложил ей билет на лекцию, с которой собирался выступить в Институте марксизма-ленинизма. Удивлённая и преисполненная благоговейного трепета, она, по её словам, вначале отказалась, но тут же переборола застенчивость, взяла билет и пошла послушать его.

Их связь развивалась так, что не бросалась в глаза руководству и вряд ли замечалась массами. Её потребность в скрытности, проистекавшая как из традиционных, так и из революционных норм поведения, не позволила бы ей разглашать интимные подробности любовной связи, которая перешла в брак. В момент идеологического пуританства, которое она проявляла в беседах со мной, как и столь часто перед любой своей аудиторией, она говорила, что выставлять напоказ личные чувства, романтические мечты и привлекающую к себе внимание сексуальность в жизни или литературе означало проявлять «буржуазные заблуждения» — отклонения от безличного и асексуального «пролетарского» идеала. Однако, как это ни парадоксально, я убедилась, что она человек сильных чувств, исключительно богатого воображения и несомненной женственности. Тем не менее она не дала мне никаких оснований полагать, что её когда-либо тревожили какие-то подобия коллизии между романтической любовью и революционным ригоризмом.

Что общего было у Цзян Цин и Мао? На первый взгляд, в их биографиях гораздо больше различий, чем сходства. Уж не подействовала ли здесь магнитная сила притяжения противоположностей?