Товарищ Цзян Цин. Выпуск первый

Одним из немногих современных лидеров, помнивших приём Цзян Цин яньаньским правительством, был Чжан Готао, давний противник Мао. В то время он был председателем правительства Пограничного района Северной Шэньси, единственного местного правительства, признававшегося внешним миром, как он утверждал. Его мемуары подтверждают дату её приезда ещё и другим моментом: в конце лета 1937 года приёмом в партию ведал отдел связи с населением.

Хотя номинально он подчинялся Секретариату правительства Пограничного района, фактически его работой руководил ЦК КПК, и он функционировал в качестве отделения его Бюро политической безопасности. Но по существу, как явствует из мемуаров Чжан Готао, работу отдела связи с населением определяла воля двух людей: Мао Цзэдуна и Чжан Вэньтяня. Хотя кое-кого из людей, принятых отделом связи с населением, подозревали как квазикоммунистов, их всё же считали друзьями, в том числе «демократическую персону» Лян Coyмина, «левого» милитариста Хэ Цзили и женщину, ставшую последней женой Мао Цзэдуна,— Цзян Цин, артистку, приезд которой не привлёк к себе особого внимания[117].

Спустя годы, говорила Цзян Цин, когда она с Ли Фучунем вспоминала о пребывании в Пограничном районе, он смеялся над тем, как он намеренно старался напугать её при проверке перед приёмом в престижную Партийную школу. Тем не менее она поступила туда, хотя это был лишь первый барьер, который ей удалось преодолеть. Она также стремилась поступить в Школу литературы и искусства имени Лу Синя[118], впоследствии ставшую академией (в то самое время или после посещения Партийной школы, оставалось неясным). Прежнего опыта работы в области зрелищных искусств оказалось недостаточно, основное значение имела её политическая подготовка. Когда Цзян Цин пришла, чтобы изложить своё ходатайство перед руководством Школы имени Лу Синя, с ней беседовал Чэнь Юнь, заведующий орготделом ЦК КПК. Зная, что он лично осуществляет контроль над процедурой приёма, она приложила все усилия, чтобы убедить его в своем искреннем желании изучать марксизм; она не могла допустить, чтобы он подумал, что интересует её только театр. Она сообщила Чэнь Юню, что так стремилась попасть в школу, что уже уложила свой чемодан и привезла его с собой. Её рассказ убедил его, должно быть, в её готовности подчиниться любому решению, принятому в отношении её орготделом, ибо он сразу же дал согласие на её принятие в школу. (Теперь она посмеялась над искренностью, с которой действовала в те дни, но поспешно добавила, что думала тогда только о своём стремлении учиться.) В сущности, Чэнь Юнь никогда не был её большим поклонником. Вскоре после приёма её в школу он пришел туда посмотреть её игру, но затем унизил её, раскритиковав пьесу, в которой она играла.

В целом её жизнь в Яньани потекла по установленному порядку. Осенью она стала проходить шестимесячную военную подготовку; это был её первый непосредственный контакт с военными — исторический факт, который она отметила с гордостью. (Со времён культурной революции она добивалась популярности среди военных.) Одновременно она впервые официально обучалась марксистско-ленинской теории и её китайским вариантам — в то время главным образом коминтерновской ортодоксальной доктрине, проводником которой в Партийной школе был Ван Мин. Хотя Ван Мин, слово которого было законом для самозваных коммунистов в Шанхае, вряд ли был старше её, он был уже китайским «первосвященником» марксизма-ленинизма и единственным серьёзным идеологическим соперником Мао в Яньани. Её работа в области зрелищных искусств продолжалась, сказала Цзян Цин, но на мои вопросы о том, в каких пьесах и какие роли она играла, ничего не ответила.

Она подчеркнула, что в области искусства и литературы работала недолго: «Из четырёх лет, проведённых мной в Шанхае, я проработала два года в высших слоях культурных кругов, а остальные два — в низах. По приезде в Яньань моя профессия изменилась. Вначале я не хотела идти в Академию литературы и искусства имени Лу Синя, но затем моя организация заставила меня работать там».

Недоумевая, я спросила, чем объяснялось это нежелание, но не напомнила ей о её прежнем заявлении, что она всей душой стремилась попасть туда.

— Я люблю,— разъяснила она,— работать среди масс. Работа с массами важнее искусства как такового. Массовая работа — это основная политическая работа.