Не была панацеей от бед, угрожавших женщинам, и аграрная реформа. Закон о ней предусматривал равное наделение землей как мужчин, так и женщин. Но это не могло осуществиться само по себе. Поскольку женщины не привыкли соблюдать свои права, они соглашались на получение меньших или худших земельных участков. Большинство из них, не жалуясь, получало то, что им выдавали. Хотя правительство придерживается принципа равной оплаты за равный труд, женщины в сельских районах издавна получают более низкую плату, чем мужчины, которые прибегают к любым мыслимым уловкам, чтобы обеспечить себе лучшую работу и соответствующую зарплату. Типично для сельских местностей то, что мужчины полностью контролируют сельскохозяйственное оборудование, отказываясь допускать к нему женщин. Требуется провести большую просветительную работу, чтобы убедить сельских жителей позволить женщинам пахать землю. Материальное неравенство женщин и мужчин в сельской местности всегда было гораздо ощутимей, чем в городах, где принцип равной оплаты за равный труд получил большее признание.
Цзян Цин вновь предупредила, что не следует смешивать идеалы и реальность. Женщинам Китая предстоит ещё долгая борьба за осуществление своих прав.
10. Пекин и Москва
Цзян Цин рассказывала о 50‑х годах, когда ей приходилось совершать поездки из Пекина в Москву то по личным делам, то с политическими целями. Находясь как бы на передвижном наблюдательном пункте, она имела возможность глубже разобраться в некоторых особенностях политической обстановки того времени: поразительное изменение нравов в советском обществе, бросавшее вызов китайской революционной ортодоксальности; всё более частые личные конфликты между китайцами, хорошо известными ей, и их русскими советниками, которые отвратительно вели себя на банкетах и действовали коварно, исходя из собственных интересов; наконец, поругание вечной дружбы, сопровождавшееся вероломным отзывом из Китая столь необходимых стране технических специалистов и лишением её технической помощи. Впечатления Цзян Цин усугублялись недовольством советскими врачами, лечившими её.
Всё это вызывало у Цзян Цин глубокую тревогу. Она не могла не задуматься о своём будущем, когда наблюдала соперничество между крайне честолюбивыми людьми, непримиримые идеологические разногласия и борьбу за власть, последствия которой невозможно было предвидеть. Разве коварные советские деятели не могли захватить жену Мао Цзэдуна в качестве заложницы? Разве уже не было подобного ужасного примера, когда Хэ Цзычжэнь [третья жена Мао] долгие годы лечилась в Советском Союзе как душевнобольная лишь для того, чтобы вернуться в китайский сумасшедший дом? Быть может, и она, Цзян Цин, будет брошена и заменена другой китайской женой? Возможности были самые разнообразные и невероятные.
В 50‑е годы личность Цзян Цин была в общем загадкой для китайского народа и иностранных наблюдателей. Мало кто знал, что её политическая судьба, да и сама жизнь висели на волоске, когда она разъезжала из Китая в Советский Союз и обратно. В начале 50‑х годов Цзян Цин отстранили в Пекине от всех высоких официальных постов, и единственное, что ей оставалось,— это плести придворные интриги, в основном пользуясь своим влиянием на Мао — главного столпа того мира, который она наблюдала из окон дворца Чжуннаньхай. В разные периоды своей вынужденной ссылки в Москву Цзян Цин вела жизнь инвалида — высокопоставленного, но изолированного от советского руководства, общества и культуры.
В противоположность воспоминаниям о предшествовавших годах, когда, находясь в сельских районах, она самостоятельно принимала решения (или о последующем периоде, когда она развёртывала культурную революцию), Цзян Цин, рассказывая о середине 50‑х годов, высказывалась большей частью в духе руководящих установок Мао по вопросам внешней и внутренней политики. Не удивительно, что в её рассказе можно было обнаружить лишь самые туманные намёки на последствия действий Мао к других лидеров для китайского народа, насчитывавшего к тому времени почти 600 миллионов человек. К тому же она была больше озабочена состоянием своего здоровья, чем положением народа.
Ⅰ