Товарищ Цзян Цин. Выпуск первый

Слова «нефритовый пояс в лесу» станут ясными, если вспомнить значение имени Дайюй («чёрный нефрит»). Слова «из золота шпилька под снежным сугробом пропала» относятся к Баочай («золотая шпилька»). Символ нефрита (или яшмы) и золота проходят через весь роман: имя Баоюй означает «драгоценная яшма», а слова о том, что не может быть счастливого брака золота и яшмы, находят подтверждение в несчастном браке Баочай (золото) и Даоюйя (яшма).

Девушек из семьи Нинго, продолжала Цзян Цин, каждая из которых по-своему прелестна, ожидает трагическая судьба. Например, Цинь Кэцин, невестка Цзя Чжэня — главы Нинго, была им обольщена и повесилась. Почему? Потому что знала, что жена Цзя Чжэня, Ван Фужэнь, и две её дочери видели не дозволенный законом половой акт. Обе дочери были настолько потрясены, что одна из них покончила жизнь самоубийством, а другая ушла в монастырь. Вся эта цепь следующих один за другим эпизодов (секс, бегство, самоубийство) имеет главной целью показать неизбежность трагического конца, если зависящие друг от друга представители господствующего и угнетённого классов живут вместе в большой и нескладной семье. Часто отмечали, что всё плохое постоянно случается во дворце Нинго. Однако в действительности большинство печальных событий происходит во дворце Жунго!

Глубокая характеристика семейств, управляющих обществом (Цзя, столь же могущественные Ши, Ван и Сюэ), дана в четвёртой главе:

Семейство Цзя головы не клонит,
Из белой яшмы у них палаты, из золота кони.
Дворец Эфан[338]
На триста ли раскинулся вширь,
Но он вместить не сумел бы семейство цзиньлинских Ши.
Когда в Восточном море мало нефритовых кроватей,
В Цзиньлин, в семейство Ван, Лун-ван[339] идёт занять их.
Как снегом в урожайный год семейство Сюэ богато:
Не меньше, чем глины, у них жемчугов, не меньше железа — злата…[340]

Ⅳ

Рассказ о романе Цзян Цин сопровождала драматической жестикуляцией. Был поздний вечер, и стояла ужасающая жара. В один из таких моментов Цзян Цин, не прерывая рассказа, схватила белое махровое полотенце, лежавшее рядом на столике, и туго повязала его вокруг головы. Затем она несколько раз развязывала его, вытирала пот с лица, завязывала вновь, снова развязывала и взбивала рукой волосы.

В другой раз, когда мы сидели за обеденным столом, она стала поспешно расчесывать волосы бело-зелёной пластмассовой расчёской.

— Люблю, когда волосы короткие, так прохладнее,— весело и как бы немного оправдываясь, заявила Цзян Цин. Я подумала, не хочет ли она возвратиться к вьющимся локонам времён своей шанхайской славы.

С выражением она декламировала наизусть длинные стихотворные отрывки, иногда прерываясь, чтобы вставить замечание личного характера, например, о том, как прекрасно читают стихи её дочери. Как-то, увлёкшись рассказом, она взяла с колен большую полотняную салфетку и, повязав её на шее, подложила второй конец под тарелку, создав нечто вроде мостика между подбородком и столом. Со смехом она заявила, что без нагрудника пачкает своё платье, как ребёнок!

Сосредоточившись в течение многих часов на мире изысканных и элегантных персонажей из «Сна в красном тереме», она, казалось, вновь начала чувствовать себя женщиной. Однажды она что-то сказала стоявшему за спиной телохранителю, который тут же принёс большую продолговатую коробку из простого картона. Радуясь, как девочка, она сняла крышку и, подобно фокуснику, стала извлекать одну за другой длинные плиссированные чёрные юбки.

— Люблю юбки,— заявила Цзян Цин, раздавая их присутствовавшим женщинам (исключая меня).— Летом в них гораздо удобнее[341].

Никогда раньше я не видела в революционном Китае одежды, столь явно пошитой на заграничный манер. На вопрос, откуда это, последовал ответ: «Из магазина „Дружба“».

Для Цзян Цин не имело значения, что магазины «Дружба», согласно официальной установке властей, предназначались исключительно для иностранцев. Судя по фасонам юбок, розданных Цзян Цин, китайские закройщики всё ещё ориентировались на устаревшие образцы: полных советских матрон, пребывавших в Китае в 50‑х годах.

На следующий день, когда мы вновь собрались для беседы, на всех присутствовавших китаянках были новые чёрные плиссированные юбки, подаренные Цзян Цин; из-под юбок виднелись белые лодыжки и икры, раньше спрятанные от солнца. Сменив привычные брюки на юбки, они чувствовали себя неловко, всё время поправляли их на коленях, расправляя складки и, видимо, не понимая, для чего они предназначены.

Ⅴ