Товарищи китайские бойцы

Увидев в наспех отрытом капонире нескольких китайских бойцов, Орджоникидзе удивился и обрадовался.

— Здравствуй, брат китай! — громко произнес Серго, здороваясь с бойцами за руку. Потом, повернувшись к сопровождавшему его горцу, Серго добродушно заметил:

— А ты говорил, будто все китайцы ушли в Астрахань, что в Ингушетии ни один из них не остался.

Среди китайских бойцов лучше других объяснялся по-русски молодой китаец, о котором Козырев помнил, что долаковцы звали его Сеня. Услышав слова чрезвычайного комиссара, Сеня обратился к Орджоникидзе, назвав его «большой капитана».

— Большой капитана, я скажу так: китай там, где нужно. Кому надо в Астрахань идти — пошел в Астрахань, кому надо здесь оставаться — остался здесь. Это село Долаково называется, да? Долаково для меня сейчас все равно, как место, где отец-мать живут.

— Почему? — спросил Серго.

— Потому, что здесь вчера русский, чечен, ингуш, китай вместе молоко пили, слово дали, братья стали. Тот дом, где один брат живет, для других братьев — тоже дом.

— Значит, Долаково — твой дом?

— Ага. — Сеня закивал головой.

— Крепко будешь защищать его?

— Вот так! — молодой красноармеец с силой сжал оба кулака.

Разгоревшиеся вскоре бои за Долаково показали, как верно было все сказанное китайским бойцом.

Двенадцать дней держались защитники Долаково. Хорошо написал о них Георгий Заматаев, чьи воспоминания хранятся в музее С. М. Кирова и Г. К. Орджоникидзе.

«Умирали, ясно сознавая, что на победу нет ни капли надежды, что вся задача погибающих заключается только и только в том, чтобы на день-два задержать стремительное движение белых, преградить им дорогу».

Молодой китайский боец Сеня и другие китайцы красноармейцы, что были с ним, сложили свои головы в Долаково все до одного.

20. Зима. Степь. Астрахань

трезанная от источников снабжения, зажатая деникинцами в клещи, терпящая нужду решительно во всем, разутая, оборванная, голодная, зараженная тифом, XI армия шла степью. Не той буйно расцветающей степью с изумрудным ковром трав и будто настоенным на цветах воздухом, какая бывает весной; не той пожухлой побуревшей степью, какая бывает летом; не той робко оживающей после иссушающего зноя и занесенных с моря первых дождей степью, какой она бывает осенью, а страшной в своей бесприютности зимней степью, с обжигающими ветрами, снежными буранами, морозами, бездорожьем, бескормицей, бездомьем.

Унылое серое небо, унылые серые шеренги бойцов, бесконечные обозы с обмороженными, ослабевшими, тифозными. Где-то в конце медленно одолевающего степь человеческого потока шагали солдаты Пау Ти-сана. Был среди них и наш знакомый Ча Ян-чи.

На первых порах, когда объявлялся привал, бойцы подолгу засиживались у костров, вспоминали далекие родные места, рассказывали о боях, в которых участвовали.

Но чем дальше углублялась армия в степь, тем меньше слышалось разговоров возле костров. А скоро и сами костры уже еле горели: топлива не хватало. Колючий ледяной ветер пробирал до костей. Ноги вязли в глубоком песке, перемешанном с сухим снегом. Мороз с каждым днем крепчал. Термометры на госпитальных повозках показывали по утрам 15, 20 и 25 градусов ниже нуля. Питались мясом павших лошадей. Силы людей убывали. Плохонькие шинели не защищали от холода. Каждый шаг давался с трудом.

Но идти надо. И бойцы шли, поддерживая друг друга, шли, неуклонно продвигаясь к цели.

Ни одного жилья не видно было в обледенелой пустыне от горизонта до горизонта. После дневного перехода люди валились на мерзлую землю и, тесно прижавшись друг к другу, укрывшись с головой шинелью, обогреваясь спиной соседа и собственным дыханием, забывались в тяжелой полудреме. Каждое утро, когда давался сигнал подъема, на земле оставались лежать одинокие фигуры заболевших красноармейцев. Их относили на госпитальные повозки, переполненные тифозными больными. Оружие выбывших из строя сдавали в обоз.

Но вот наступило время, когда обозные перестали принимать винтовки: некуда было складывать, не было лошадей, чтобы везти.

Так армия шла в течение месяца. Потери от голода, мороза, болезней росли с каждым днем. Путь частей через степь отмечался уже не пеплом костров, а холмиками над телами тех, кто нашел в бесприютных просторах последний привал. Оружие оставалось лежать рядом.

При виде винтовок и пулеметов, заносимых снегом и песком, сердца бойцов сжимались. Кто еле держался на ногах, проходил мимо, не оглядываясь, а те, у кого силы еще сохранились, замедляли шаг и подбирали оружие, ставшее ничейным.

Так поступали русские, так поступали китайцы. Солдаты Пау Ти-сана складывали подобранное оружие на двуколку и тащили повозку, сменяясь каждые полчаса. Для удобства, кроме пары дышел впереди, они приспособили еще два дышла сзади. Таким образом нагрузка между людьми распределялась равномерней: часть бойцов, уцепившись за передние дышла, дружно тянула двуколку, другая часть, взявшись за задние дышла, с такой же добросовестностью толкала ее.