Товарищи китайские бойцы

Бойцы несли на себе не только оружие погибших товарищей. Екатерина Кузьминична Черненко, сообщившая нам фамилию «комиссара четыре глаза», в другом письме поделилась с нами воспоминаниями о героическом походе через степь.

«В китайском батальоне, — писала она, — было восемьсот китайцев и двадцать русских. Я и Надежда Михайловна Генфер были медицинскими работниками. Людей разных национальностей объединяло одно желание — защитить молодую Советскую власть. Китайцы и русские жили дружно, как родные братья. Во время тяжелого перехода в Астрахань медицинская сестра Н. Генфер заболела сыпным тифом. Транспорта не было, и китайские бойцы, сделав из своих шинелей носилки, десятки километров несли ее на своих руках».

Так шли день за днем.

Однажды на привале Ча Ян-чи был свидетелем разговора между Пау Ти-саном и командиром роты Лю Фа-ляем. Комбат спросил, сколько оружия в роте.

— Винтовками двуколка доверху забита, — ответил Лю Фа-ляй, — а пулеметов сейчас десять.

Так много пулеметов в роте никогда не было. Комбат сказал, что излишки оружия придется в Астрахани сдать.

Тогда бойцы, сидевшие поблизости, вмешались в беседу командиров. Они заявили, что оружие, подобранное в степи, все равно, что найденное. Нужно, чтобы командование оставило им пулеметы насовсем.

Пау Ти-сан не понял.

— Что это значит — «насовсем»? — спросил он.

Бойцы ответили ему:

— Мы думаем так, товарищ Пау. Когда гражданская война в России кончится, революция победит и мы вернемся домой, там оружие нам. тоже понадобится. Винтовки — ладно, обойдемся, на месте раздобудем, а пулеметы возьмем с собой. Пулеметы в Китае нам очень пригодятся.

Двадцать девятый день пути. Ледяной ветер по-прежнему вздымал тучи песка и сухого, похожего на песок снега, больно сек лицо, мешал идти; истрепанные, вытершиеся, обожженные у походных костров шинели по-прежнему били длинными полами по ногам и, казалось, только помогали холоду пробирать до костей; голод туманил мозг, винтовки оттягивали плечи, вконец сбитые сапоги до кровавых ран натирали ноги, ослабевшее тело тянулось к земле; все было так же, как на протяжении предыдущих четырех недель тяжелого перехода, но люди почему-то выглядели сегодня бодрей, шаг был тверже, слышались даже шутки, раздавался смех.

Яндыковка. Это слово было на устах у всех. Оно звучало музыкой. Конец походу, конец нестерпимым мукам, скоро, совсем скоро, через считанные часы, впереди замаячит село Яндыковка — первое большое село на подступах к Астрахани.

— Ян-ды-ки!.. — по слогам повторяли китайские бойцы и в знак одобрения поднимали большой палец кверху. — Шанго! Шанго! Очень хорошо!

Вот уже на фоне мертвой бугристой равнины показалась высокая колокольня, купы по-зимнему голых деревьев, крутые скаты крытых тесом крыш, длинные шеи колодезных журавлей.

Пау Ти-сан шел впереди своего сильно поредевшего батальона. На виду села он приказал знаменосцу развернуть знамя, ассистентам знамени занять свои места, всем бойцам подтянуться, идти четким строевым шагом.

Так вступили в Яндыковку. На околице, возле колодца, бойцы увидели старый, отживающий свой век крытый автомобиль. Высоко поднятое сиденье делало машину похожей на карету, из которой выпрягли лошадей.

В автомобиле стоял Киров. Невысокого роста, с темными, одушевленными мыслью и энергией глазами, большим лбом и крутым волевым подбородком, он смотрел на приближавшихся к нему китайских добровольцев, и во взоре его угадывались скорбь, восхищение, радость встречи.

Да, не такими были Пау Ти-сан и его солдаты во Владикавказе. Глядя на них, можно было понять, как дорого дался армии этот зимний переход. Небритые изможденные лица, грязные бинты на обмороженных руках и ногах, одежда, превратившаяся в лохмотья, — до чего же не похожа эта немногочисленная группа вконец истомленных, изголодавшихся людей на тех стройных, подтянутых красноармейцев, которым весной 1918 года он в торжественной обстановке вручал батальонное знамя.

Это знамя, пронесенное через огонь сражений, через ледяную пустынную степь, эти люди, мужественно удержавшие его, вызвали на лице у Сергея Мироновича задумчивую улыбку. Быть может, в ту минуту Киров вспомнил далекий Томск, бурный 1905 год, свое первое боевое крещение и красное знамя, спасенное им.

Совсем юный, он шел тогда на демонстрацию во главе рабочей колонны, охранявшей знаменосца Иосифа Кононова. Но Кононова не удалось сберечь. Полиция и казаки напали на демонстрацию. Произошла стычка. Кирова казак полоснул шашкой по спине, а Иосиф был убит.

Когда казаки бросились в атаку, Кононов успел спрятать знамя на груди. Киров знал об этом. Ночью, рискуя жизнью, он пробрался через полицейские кордоны в покойницкую, разыскал труп товарища и унес с собой кусок алой ткани, обагренной кровью убитого знаменосца.

Оно находится теперь в крепких руках — рабочее знамя. Оно гордо реет над землей.