Товарищи (сборник)

— Мне знакомый мирошник сказал, что мельницу и элеватор немцы будут взрывать. А в тюрьме на рассвете двадцать шестого января должны всех людей казни предать. Если не поспеете, ни за что пропадут люди…

Весь день 25 января под Белой Глиной гремел бой. К вечеру вторая дивизия решительной атакой овладела станцией. План атаки новый командир дивизии Григорович, назначенный вместо отозванного штабом фронта Шаробурко, построил так, чтобы одновременно нанести противнику удары с трех сторон.

Ошеломленные атакой, солдаты 3-й германской танковой дивизии и 444-й охранной дивизии разрозненными группами бежали из Белой Глины по единственному узкому проходу, еще оставшемуся у них. Ворвавшись на двор элеватора, эскадрон казаков вырубил команду подрывников в то время, когда она уже закончила приготовления к взрыву. Под копытами лошадей хрустела рассыпанная пшеница. Из ворот тюрьмы волной выливались люди, уже с минуты на минуту ожидавшие смерти.

Начальник штаба корпуса Ванин в полночь вошел к Милованову.

— Только что Белая Глина очищена от последних групп немцев. Перерезана железнодорожная ветка Тихорецкая — Сталинград.

27

В Белой Глине Милованов собрал всех командиров дивизий и полков, чтобы прочитать им новый приказ. Поднимаясь на крыльцо дома, в котором разместился штаб корпуса, Луговой столкнулся с выходившим оттуда Агибаловым. Скользнув по лицу Лугового коротким взглядом, тот первый уступил ему место на ступеньке.

В большом зале дома стоял посредине длинный стол. Позвякивая шпорами и шашками, офицеры рассаживались вокруг него на стульях вдоль стен. Металлический звон едва пробивался сквозь шум голосов.

Оказавшийся рядом с Луговым замполит командира корпуса Привалов заглянул ему в лицо:

— Ты что так почернел? Болен?

— Нет, — кратко ответил Луговой.

— У Грекова в госпитале был?

На этот вопрос Луговой не успел ему ответить, потому что в самом конце стола встал с белым листком в руке Милованов.

Он быстро окинул собравшихся взглядом. «Приоделись, подтянулись и стали похожи на казачьих офицеров», — промелькнуло у него в голове.

Луговому показалось, что взгляд Милованова задержался на нем, но тут же комкор поднес к глазам лист с новым приказом.

— «Сыны казачества, — начал медленно и негромко читать он в наступившей тишине, — мы уже вступаем на Дон».

— На Дон… — как эхо, повторил сидевший по правую руку от него Рожков.

Милованов поверх листка взглянул на него и слегка повысил голос:

— «Настал день отомстить врагу за сожженные станицы и хутора, за жен и детей!»

Листок с приказом трепетал у него в руке. В отдалении, где-то на северо-западе, как топоры в зимнем лесу, постукивали пушки. В переплете рамы заснеженная степь горбилась верхушками курганов. На лицах слушавших приказ генералов и офицеров жаркий румянец смывался бледностью и опять выступал на скулах. У молоденького капитана из оперативного отделения штаба Рутковского вздрагивали на коленях большие руки.

— «До конца освободим землю наших предков!» — поднимая от листка с приказом глаза, закончил Милованов.

— …Предков! — опять обронил Рожнов.

Капитан из оперативного отделения корпуса Рутковский плакал, не стыдясь своих слез. У соседа Лугового, заместителя комкора по политчасти Привалова, кривились уголки мужественного рта, а выпуклые, по-детски наивные глаза будто подернулись лаком. Генерал Рожков, поставив локоть на стол, вдруг прикрыл козырьком ладони лицо, как от вспышки света.

Расходились, тихо ступая тяжелыми сапогами по дощатому полу. Но Луговой еще оставался на своем месте. «Какую же власть имеют над нами и надо мной эти курганы, эта степь! — думал он. — Я давно уже живу в городе, а могу сходить с ума от запаха сена или от казачьей песни. Когда это успело войти в меня?»

Увидев, что в комнате уже почти никого не было, он спохватился со стула, как вдруг Милованов негромко остановил его:

— Вас, майор Луговой, я попрошу остаться.

Под окном разъезжались машины. Застоявшиеся во дворе лошади с цокотом уносили офицеров в их полки. Кроме Милованова и Лугового, еще только полковник Привалов и какой-то другой полковник оставались в комнате. Привалов нашел на подоконнике шахматную доску, забытую, должно быть, прежними постояльцами этого дома при бегстве из Белой Глины, и теперь, раскрыв ее на другом конце стола, тихо переговариваясь, они расстанавливали на ней белые и черные фигуры.

— Дуз-Хотимирский всегда начинал с королевской пешки, — передвигая по шахматной доске первую фигуру, радостно провозгласил Привалов и, оглянувшись на Милованова, сконфуженно пришлепнул рот ладонью.

— Не мне вас судить, майор, — негромко заговорил Милованов, — но у меня только что был капитан Агибалов.

Луговой стоял перед ним, ссутулившись и нагнув голову, чувствуя во всем теле томительную пустоту.

— Прошу вас не думать, что я защищаю его, — продолжал Милованов, — но дело не в только в нем…