Товарищи (сборник)

Под окном в голых ветвях акации снегири со щебетом расклевывали засохшие стручки. Луговой вдруг отчетливо вспомнил рощу и длинный стог сена, но не тогда ночью, когда они остановились около него с Мариной, а когда он услышал там голос: «Нехорошо, Митя, мы делаем».

— Не только в нем, — жестко повторил Милованов. — Вы офицер, и она жена офицера… — Он сердито обернулся на дверь. Молодая белокурая женщина в шароварах с лампасами и в кителе с погонами капитана внесла на блюде и поставила на стол четыре стакана чая. — Но я, конечно, вам не судья, — проводив ее глазами, заключил Милованов.

— Разрешите мне увидеться с ней еще раз? — глухо спросил Луговой.

— Да, да, — виновато сказал Милованов, и вдруг понизил голос: — У вас сестра в Ростове?

— В Ростове.

— Жаль, — сочувственно сказал Милованов.

Все время, пока они разговаривали, два полковника, тоже вполголоса переговариваясь на другом конце стола, были целиком поглощены теми событиями, которые разыгрывались у них на шахматной доске. Но вдруг при последних словах Милованова один из них, партнер Привалова, повернув голову, вмешался:

— По сведениям, проверенным смершем, сестра майора Лугового работает в Ростове у немцев переводчицей в лагере советских военнопленных.

Но тут же заместитель комкора по политчасти полковник Привалов, вставая и отодвигая ногой стул, смешал на шахматной доске фигуры.

— А по сведениям, проверенным политотделом, сестра майора Лугового не работает на немцев. — И неожиданно он заключил: — Ваш Агибалов подлец.

— Я ничего не утверждаю, товарищ генерал, а только ставлю вас в известность, — тоже вставая, сказал второй полковник. Он дотронулся рукой до плеча Лугового. — Вы не вздумайте на меня обидеться, товарищ майор, служба есть служба. — И, поворачиваясь опять к полковнику Привалову, укоризненно попенял: — Но зачем же было, Никифор Иванович, такую хорошую партию прерывать?

— Партию всегда можно по памяти восстановить, — миролюбиво согласился с ним полковник Привалов. И он первый стал расстанавливать на шахматной доске фигуры. — Дуз-Хотимирский умел и, отвернувшись от доски, по памяти играть.

28

Дивизия Рожкова оторвалась от главных сил и клином ушла вперед. Проходили хуторами, нескончаемо тянувшимися по длинной балке.

«Атакую в конном строю. Противник не успевает жечь хутора», — доносил в штаб соединения Рожков.

— Неужели не успевает? — задумчиво спрашивал Милованов у Ванина.

Все также ночами горящие скирды озаряли дороги и белое бездорожье. Луговой ловил себя на том, что иногда засыпает в машине или в седле. В сопровождении Остапчука он объезжал двигавшиеся по снежной целине эскадроны, переправлял застрявшие на разбитых мостах через мелководные степные речушки орудия, подстегивал обозы.

Еще не присыпало снегом оспин на склонах изрытых артиллерией степных высот, веяло гарью от подернувшихся окалиной сожженных машин, а законы войны на этой только что отвоеванной земле уже уступали место другим. По всем дорогам вслед за вторыми эшелонами наступающих частей, а иногда и вперемешку с ними, на машинах, на повозках и пешком двигались мужчины и женщины в гражданской одежде. Как в дни отступления, так и теперь они не отставали от армии.

Поравнявшись с одной из подвод, Луговой услышал обрывки разговора. Старик, с рыжими усами и бородой, ехал на возу. Другой, помоложе, о красным от мороза лицом, шел рядом, широко ступая обутыми в валенки ногами по хрусткому снегу.

— А второе поле под пшеницу отдадим, — выпуская изо рта клубы пара, говорил рыжий старик.

— Рожь там уродит, Степан Петрович, а пшеницу надо сеять за Черной балкой.

— Что же это за севооборот? Каждый год за Черной балкой, — загорячился старик. — Так на нее жужелица или еще какая пакость нападет. — Спрыгнув с подводы, он пошел рядом со своим спутником, размахивая руками.

Уже отъехав далеко, Луговой слышал, как они все еще продолжают пререкаться: «Какая же там супесь?» — «Это как собрание решит», — долетало до него. «Еще, может быть, и земля за той Черной балкой не отбита, а они уже готовы из-за нее подраться», — улыбаясь, подумал Луговой.

Казак-ездовой зазывал к себе молодую женщину, которая брела вдоль обоза в серой шали и в стеганой ватной кофте, с трудом вытаскивая из глубокого снега ноги.

— Погляди, как у меня. Печка! — Он отворачивал край прикрывающего бричку брезента.

Женщина отказывалась, оглядываясь на других женщин, тянувшихся гуськом рядом с колхозным обозом. Но в ее фигуре и во взглядах, которые она бросала на ездового из-под заиндевелой шали, выражалось колебание. А встречный ветер сек в лицо снегом.

— Скорее же! — ощеряя в улыбке белозубый рот, поощрял ездовой.

Женщина еще раз оглянулась на обоз и быстрыми шагами направилась к бричке.

— Давно бы так, — проговорил ездовой, подсаживая ее под локоть в бричку.

Некоторое время он шел рядом с бричкой и потом со словами «а вдвоем еще теплое» тоже скрылся под брезентом. В ответ из-под брезента послышался негромкий смех.

Ехали верховые, проносились на прицепах и в конских упряжках пушки, громыхая по мерзлой земле. Вдоль улиц темнели сады.