Товарищи (сборник)

Не назвать другого произведения в нашей литературе, на страницах которого столько бы сердечного внимания было уделено и столько горячих красок отдано его автором женщине. Где так бы оплакана была ее жестокая доля и столько трогательных цветов — лазоревых и иных — принесено к ее ногам из степи, с майского луга, из глубин сердца писателя. Уже в первых строчках «Тихого Дона» эти нежность и боль исторглись из его сердца. Если бы в романе Шолохова не было и никаких иных свидетельств вопиющей отсталости нравов, властвовавших на патриархальном Дону, то и одной только кровью вписанной в землю мелеховского подворья картины забитой насмерть турчанки достаточно было бы, чтобы убедиться в назревшей необходимости решительных перемен в судьбе женщины-крестьянки. Ибо по отношению к женщине в первую очередь и можно судить об уровне нравов.

И потом Шолохов уже не раз опустит эту лакмусовую бумагу в гущу этих нравов. В самом начале своего девичества была поругана юная Аксинья, а потом кулаками и каблуками нелюбимый муж выбивает из нее любовь к ненаглядному Гришке.

Все же Григорию легче достается его любовь, но это, конечно, не означает, что так уж совсем легко. Легко ли пойти против отца, матери, против всей своей семьи и всего хуторского «обчества», наотрез не одобряющего и осуждающего эту «позорную» любовь.

Ни единого сторонника нет у Григория в родном хуторе Татарском, за исключением, пожалуй, Михаила Кошевого, с которым тогда, в молодости, Григорию куда проще было находить общий язык. Не зря, перебрав после ухода из дому имена всех своих хуторских дружков, решая, к кому бы пойти переночевать, Григорий останавливается на Кошевом. Видимо, уверен был Григорий, что более свободный от ветхозаветных предрассудков и вообще более свободомыслящий, независимый в своих суждениях и поступках Михаил Кошевой сможет скорее всего понять его и Аксинью. Не кому иному, а Михаилу решивший уйти из хутора Григорий доверяет быть своим посланцем: «Перекажи Аксинье, чтобы, как завечереет, вышла к ветряку». От неожиданности всего только на секунду и замнется Михаил: «А Степан?», но тут же и пойдет выполнять поручение друга.

Да, это не кто-нибудь иной, а Михаил Кошевой был первым поверенным и вестовым любви Григория и Аксиньи. Как много лет спустя станет и разлучником их любви, когда после своего последнего словесного поединка с ним, другом, Григорий решает снова бежать из хутора и вновь увлекает за собой Аксинью — на этот раз на гибель. Но с тех пор грозное и кровавое время вырыло между старыми друзьями пропасть.

Нет, не просто было и молодому Григорию разрывать привычные цепи стародавних обычаев и семейных порядков. Иначе бы в мучительных поисках выхода не мнилась ему еще в ранней молодости «…за валами гребней, за серой дорогой — сказкой голубая приветливая страна и Аксиньина, в позднем мятежном цвету, любовь на придачу».

Еще тогда мысленному взору Григория почему-то представляется этой страной Кубань, но только много лет спустя и в чудовищно искаженном виде исполнится его мечта — в дни его бегства через кубанские степи в потоке разгромленного Красной Армией казачьего войска к Черному морю. И все же потом, после жестокого словесного поединка с Кошевым, он предпримет еще одну попытку осуществить свою мечту об этой голубой стране, тут же и прерванную роковым комочком свинца, догнавшим Аксинью.

Пока же — и задолго до того, как всему этому случиться, — перебыв у Кошевого, он с Аксиньей уходит из родного хутора совсем недалеко, в панское имение Ягодное. Но и это решение для него, возросшего в патриархальной казачьей семье, было нелегким. И все же неизмеримо более тяжкая половина всех выпавших на их долю испытаний легла на плечи Аксиньи. Как там ни говори, а с мужчины в подобных случаях всегда был не тот спрос. Аксинья в глазах своих хуторян и разлучница, и «гнида» — и вообще отныне всеобщие осуждение, презрение будут ее уделом. Ведь даже после ухода Григория на службу, когда Аксинья останется с его дочкой на руках, у тех же старших Мелеховых так ни разу и не дрогнет сердце от жалости и сочувствия к ней, совсем одинокой, и все так же непримиримо будут желать они возвращения Григория со службы в родительский курень, к несчастной Наталье.

Так по какому же праву и мы стали бы приговаривать ко всеобщему осуждению эту давно уже всеми отвергнутую, гонимую женщину, Аксинью, за то наваждение, нахлынувшее на нее, когда после смерти маленькой дочери в горчайший час отчаяния к ней подкатывается со своим сочувствием панский сын Листницкий?!

И мы не то чтобы прощаем Аксинью, а спешим проскользнуть мимо всего этого, стряхнуть с себя дурное сновидение, зная, что, не останься Аксинья со своим отчаянием в полном одиночестве, она бы не уронила себя.