Традиции демонов

— О чем вы спорите? — спросил Кажгельды, услышав их негромкий разговор.

— Куда нам лучше поехать, — ответила Алена, — вернуться в Басру или сразу уехать в Багдад.

— Этого я не знаю, — признался Кажгалиев, — но если мы сегодня утром увидимся с аль-Рашиди, то вполне можем спокойно возвращаться домой. Как вы думаете, мне разрешат сделать снимок с аль-Рашиди?

— Не разрешат, — ответил Сеидов.

— А наши телефоны, — вспомнил Кажгельды, — он забрал наши карточки? Ведь без них мы не сможем восстановить наши номера.

— Наверно, забрал, — ответила Алена, — он вообще производит впечатление человека, который никогда и ничего не забывает.

Брикар подошел к ним.

— Вы поедете дальше на военной машине, — показал он на подъехавший грузовик, — они отвезут вас в убежище. Там у озера есть небольшой домик в камышах. Вас там не найдут. А утром приедет сам аль-Рашиди, и вы решите, что вам лучше делать.

— Вы уверены, что он приедет? — уточнил Сеидов.

— Мы с ним говорили только что. Он будет у вас часам к семи.

Фархад вылез из салона, протянул руку журналисту:

— Вы сегодня нас дважды спасли. Не знаю, как вас благодарить.

— Это не меня, — рассмеялся Брикар, — поблагодарите аль-Рашиди, когда сегодня утром увидите его. Надеюсь, что мы с вами еще встретимся. И еще. Ваши номера телефонов. Я передам их утром вашей делегации. Можете их оттуда забрать. Сейчас вам лучше никуда не звонить со своих телефонов и даже не включать их.

Он пожал руки всем троим и даже поцеловал Алену в щеку, после чего галантно поклонился и, усевшись в полицейскую машину, поехал назад, в Басру. На военной машине, под брезентом, они выехали к озеру Эль-Химмир, вокруг которого были густые заросли камышей и заболоченные участки, куда никогда не входили посторонние. Старики рассказывали, что даже во времена Саддама эти проклятые места боялись посещать люди. Однажды здесь пропала целая рота солдат, и с тех пор сюда никто не ходил. Машина въехала в густой кустарник, закрывавший ее почти целиком.

— Как они здесь ориентируются? — недоуменно спросил Кажгалиев.

Через два километра машина остановилась. Водитель показал им на домик в зарослях камыша. Это был небольшой дом из глины. Они вылезли из машины, прошли по зыбкой почве. У дома их встретил пожилой человек. На вид ему было лет шестьдесят.

— Добрый день, — вежливо поздоровался Фархад.

— И вам доброго дня, — отозвался старик, — входите в дом. Вы можете поесть и отдохнуть. Меня предупредили о гостях, которые к нам приедут.

— У вас есть телефон? — спросил Фархад.

— Нет, — ответил старик, — здесь нет телефонов. Они не нужны. В этих камышах они не работают. Здесь негде устанавливать антенны и передающие устройства.

В доме было чисто и уютно. На столе лежали раскатанные лепешки — лаваши, сыр, помидоры, огурцы, зелень и куски отварной баранины, которую здесь так любили.

— Опять ужинать? — удивилась Алена. — В четыре часа утра? Нет, я больше не могу.

— Садитесь, — пригласил старик, — угощайтесь.

— Нельзя отказываться, — строго заметил Сеидов, — садитесь к столу. Не обязательно все есть, но мы обязаны проявить уважение к хозяину дома.

Они сели за стол. Старик поставил две большие бутылки местного вина. Скорее местной водки, которую делали из фиников.

— Извините за беспокойство, которое мы вам доставили, — вежливо сказал Фархад.

— Какое беспокойство? — удивился старик. — Я рыбак и живу на этом озере уже семьдесят лет. И привык подниматься рано, с утренней зарей. И хотя мои руки уже не так ловки, как раньше, я все еще считаюсь самым лучшим рыбаком в наших местах.

— Как вас зовут?

— Интигам. Я из Керкука. Мои предки были туркменами.

— Интигам означает месть по-азербайджански, — пояснил Фархад своим спутникам и, снова обращаясь к старику, спросил: — Почему вы переехали сюда?

— Это было еще восемьдесят лет назал. Нашу деревню уничтожили, а моя мать носила меня под сердцем. Она назвала меня Интигамом, чтобы я помнил о тех, кто уничтожил нашу деревню, и привезла меня сюда. Сначала в Басру, а когда я подрос, сюда. И вот уже семьдесят лет я живу среди этих камышей.

— Сколько вам лет? — удивился Кажгельды.

— Восемьдесят два, — улыбнулся старик, — но никто не догадывается, сколько мне лет на самом деле.

— А ваше имя сыграло какую-то роль в вашей судьбе? — не успокаивался Кажгельды.

— Конечно, — ответил старик, — поэтому я и живу здесь, в камышах. Когда мне исполнилось двадцать пять лет, я вернулся в Керкук, нашел главу племени, которое истребило нашу деревню, и зарезал его вот этой рукой. Я не мог поступить иначе, ведь мать дала мне такое имя.

— Какой кошмар, — произнесла Алена, когда Кажгельды перевел ей этот монолог.

Они вместе с переводчиком попробовали местной водки, и обоим понравилась эта настойка.

— Значит, вы из племени туркманов, — уточнил Фархад и перешел на азербайджанский язык. На самом деле живущие на севере туркманы были южными азербайджанцами, волею судеб оказавшимися разделенными со своими братьями в Иране и Азербайджане.

— Вы помните свой родной язык? — спросил Сеидов.

— Конечно, помню, — обрадовался старик. — Ты говоришь на нашем языке. Значит, ты тоже из туркман?