Традиция, трансгрессия, компромисс

Мы хотим дополнить это экономическое толкование. Крестьяне ХХ века, как мы знаем, не всегда жили в условиях минимального уровня потребления, и тем не менее этот дискурс продолжал оставаться актуальным. Возможно, когда-то вера в колдовство имела под собой экономические основания, но теперь конструкции «иметь» или «не иметь» уже не описывают адекватно те механизмы, согласно которым действует подозрение в колдовстве. Напротив, мы бы охарактеризовали разговоры о колдовстве как одну из дискурсивных стратегий, которыми выражаются и формируются властные отношения в сообществе.

Телесная и пространственная метафоры подозрения

Большинство разговоров о колдовстве содержат в себе истории о подозрении. Логика подозрения выглядит следующим образом: что-то идет не так в жизни человека, и тогда он или она приписывает негативное положение дел социальному конфликту. Дискурс толкует рационально объяснимые связи между событиями (у меня болит живот, значит, я съел какую-то плохую еду) как изменение отношений между людьми (у меня болит живот, значит, кто-то меня «испортил»). Социальное равновесие утрачено, что и символизируется посредством телесных и пространственных метафор.

Колдовство нарушает социально детерминированные границы личного пространства и личной неприкосновенности. Валентина, например, рассказывала об «испорченном» мыле. Мыло – это что-то, что вступает в контакт с телом непосредственно. Колдун пользуется тем, что этот предмет не вызывает подозрений, необходим и гарантирует телесный контакт, и превращает объект в его же противоположность: объект приносит вред, а не пользу; вместо того чтобы очищать тело от чего-то плохого и грязного, он это плохое приносит.

В другом рассказе «испорчен» напиток, то есть нечто, что человек помещает внутрь своего тела. Своей способностью колдун лишает способности других (в приводимом ниже рассказе – сексуальной потенции). Обратим внимание на то, что лечение происходит тем же способом, что и нанесение порчи:

Я вышла взамуж. И кряду самоходкой привели, стол накрыли, всех пригласили своих сродственников, не моих, а ихних. И сидели. И одна тетушка – мамаша только к корове ушла, – и она забрала бутылку и на сени сошла. Чё йона пошёптала там? Чё йона знала? Принесла по стопочке вина. И вот: «Выпейте, хоть помаленечку-то да выпейте, да выпейте». Мы и выпили. А легли спать, дак, это совестно сказать… Легли спать. У него – не стоит, у меня – живот болит. Терпеть (не могу), болит, дак резота, так резота, дак спаси, Господи. А у него никак не стоит. Надо сделать, а не может ничего сделать.

– Испортили то есть?

– Испортили.

– А кто испортил?

– Бабушка – тётушка.

– А зачем?

– Ну, вот, если которая знает, не может стерпеть, видишь. Что ей заставило сделать? Вот и мучалися эдак. Совестно сказать, да кому я скажу-то.

– А снять это можно как-то?

– А?

– Как-то можно вылечиться?

– К бабушке я ходила.

– К бабушке?

– Да.

– А что она делала?

– Эта тоже на вино чё-то наговаривала. (Женщина, 1912 г.р., д. Зубово, Белозерский район, Вологодская область, 19 июля 1997 г., ФА, Bel20а-3)

Пища, питье, одежда и предметы гигиены используются как средства для нанесения порчи. Они всегда присутствуют в доме и относятся к объектам индивидуального пользования. Трансгрессия колдуна состоит в нарушении границ приватного пространства, строго соблюдаемых сообществом. Напомним, что в деревне существует сложная система правил, регулирующих то, кому и при каких обстоятельствах разрешается входить в дом незваным, а также ритуалов, которые перед этим должны быть исполнены. Даже границы двора (обозначенные забором с калиткой) не пересекаются соседом, не принадлежащим к группе «своих». Мы часто становились свидетелями бесед, которые происходили через такую «границу».