Традиция, трансгрессия, компромисс

Приведем еще один курьезный случай, обнаруживающий тот же социальный механизм работы с чужой инициативой. Наш собеседник, имеющий в деревне статус знахаря, внезапно заметил, взглянув в окно: «Грибы пошли». Мы пытались разгадать, каким образом он мог об этом узнать – по солнцу, облакам, полету птиц? Он ответил, что просто увидел соседа, направляющегося в лес с корзиной. А сосед знает, что делает. Этот сценарий, репутация того, кто «знает», в большой степени формируется на основании устойчивой способности человека проявлять инициативу, иметь собственное мнение и выражать его, а также следовать своим собственным планам и намерениям.

Существует и другой вид общественной реакции на проявляющего инициативу члена сообщества – репрессивный. Подозрение в магическом знании в этом случае может быть квалифицировано как форма социальной репрессии. Сообщество реагирует на всякое отличающееся поведение в любом случае: само по себе отличие трактуется как форма трансгрессии. Человек, способный на независимое поведение, представляется неподвластным порче, и это интерпретируется обществом – через сплетни или слухи – как доказательство того, что он сам обладает магическим знанием и силой. Если человек позволяет себе делать то, что другие не делают (держать пчел, корову необычной породы, заниматься каким-то редким ремеслом), это, скорее всего, означает, что он «знающий». Много раз мы замечали, что подобная репутация часто сопровождает какое-то особое ремесло или навык, которым человек владеет.

Колдовство и религия

В случае Татьяны, подозреваемой в колдовстве (село Красное), самостоятельность в делах и независимое мышление могут быть связаны с ее христианской религиозной практикой. Я (ЛО) заметила, что она исполняет роль неформального религиозного лидера в особой ситуации, которую наблюдала весной 2005 года. Я приехала в деревню, чтобы принять участие в нескольких ритуалах – поминках на годовщину смерти дочери Валентины и двух весенних праздниках: Пасхе и местном деревенском празднике, который отмечается через неделю после Пасхи и описывается местными жителями следующим образом: «Мы обходим деревню». Как только я приехала в деревню, я стала интересоваться, когда будет происходить этот обход. У женщин были разные версии, в изложении которых они ссылались на две авторитетные фигуры – Татьяну и Антонину Ивановну Ч.; обеим было за шестьдесят, и обе они «читали по упокойникам». Я поговорила с Антониной, и та сказала, что обход будет в четверг. Учитывая это, во вторник я отправилась в соседнюю деревню и вернулась в среду, сильно загодя, чтобы успеть принять участие в запланированной процессии. Когда я вернулась, моя хозяйка сказала, что я пропустила это событие. Я не смогла выяснить, почему обход перенесли, пока не посетила Татьяну (имевшую репутацию колдуньи). Она сообщила мне, что поскольку в тот год Благовещенье попадало на четверг, то в течение всего года в четверг нельзя было делать ничего тяжелого и поднимать тяжелые вещи, в том числе нельзя было нести вокруг деревни тяжелые иконы, как того требует ритуал обхода. Она скептически отнеслась к другой версии, которую я слышала: что это должен быть вторник или четверг, потому что среда и пятница – «сухие дни» (постные). Она заметила, что раз Пасха отмечает собой конец Великого поста, то всю неделю после Пасхи постные дни не соблюдаются. Объяснения Татьяны были очень внятными и убедительными – она объясняла лучше, чем это мог сделать кто-либо другой во всей деревне. Уверенная манера поведения и репутация Татьяны могут иметь объяснение в ее биографии. Татьяна двадцать четыре года прожила и проработала в районном центре, городе Касимове, на хлебозаводе. Она говорит, что в душе она оставалась деревенской: каждые выходные навещала живущую в деревне мать, а в город возвращалась только на работу. Когда он вышла на пенсию в 1994 году, она выполнила волю покойной матери, умершей за два года до этого, и вернулась в деревню со своим вторым мужем, которого она характеризовала как горожанина. Несмотря на то что Татьяна называет себя деревенской, город все же сильно на нее повлиял. В любом случае, жизнь в городе в течение такого срока, возможно, сделала ее в глазах местных старших женщин другой, и это повлияло на укрепление их подозрений в том, что Татьяна – колдунья. Если бы ее отношения с деревней были менее тесными (как у многих уехавших в город и приезжающих летом, чтобы помочь родителям с огородом), то такие подозрения могли бы и не появиться. Но в ситуации, когда Татьяна часто приезжала-уезжала, как посредник между городом и деревней, окружающие могли почувствовать себя неуютно: им могло показаться, что она пытается проявить свою городскую смекалку в мире деревни, а также может включить свои городские деньги в деревенскую экономику[115].