Траектория полета

Он засмеялся, блеснув идеальными зубами. Интересно, понимает ли он сам, насколько красив?

– Со времени своего приезда сюда я бегал ежедневно по четыре мили. Думал, уже акклиматизировался. Но, видимо, на то, чтобы отрастить жабры, требуется больше времени.

– С ними нужно родиться, – выдохнула я, обессиленно опираясь на скамью.

Его телефон пиликнул, и я посмотрела на него взглядом «я-же-говорила».

– Кэролайн. Хочет, чтобы мы к ней зашли после пробежки. Говорит, ей есть что нам рассказать. – Джеймс взглянул на меня. – Она уже ждет.

После вчерашнего разговора Лайла с дедушкой я больше не была уверена, что так уж сильно хочу разгадать загадку украденного грузовика или происхождения лиможского узора. Каков бы ни был ответ, его спрятали так далеко и надежно, что на это должна иметься серьезная причина. А в моей жизни и так достаточно сложностей.

– Только сначала мне нужно в душ, смыть сияние.

– Сияние?

– Ах да, вы же не местный, – пробормотала я, убирая со лба мокрую прядь, выбившуюся из хвоста. – У нас на юге так говорят. Лошади «потеют», мужчины «покрываются испариной», а женщины – «сияют».

Джеймс расхохотался, запрокинув голову.

– Что ж, вы определенно сияете. Как луч маяка.

– Ну спасибо, – хмуро сказала я. – Можете передать Кэролайн, что я буду через час?

– Да нет, вы прекрасно выглядите, – сказал он, потянув меня за локоть и переходя на другую сторону Уотер-стрит. – Хотя вам было бы не так жарко, если бы вы оделись по погоде.

Я оглядела свои беговые штаны-капри и футболку с длинными рукавами. В Новом Орлеане я бы так не вышла на пробежку. Просто мне хотелось быть максимально закрытой, когда буду бежать по знакомым улицам моего города.

– Я ничего другого не взяла, – возразила я, отводя глаза.

– Чтобы охладиться, можем сбегать до вашего причала и окунуться в залив, – предложил он.

– Тут вы ошибаетесь. Сейчас только май, но температура в заливе уже не меньше восьмидесяти. Даже в январе не опускается ниже шестидесяти[15].

– Вы шутите? Похоже, в январе тут рай.

– Так и есть, – кивнула я. – Только никому не говорите. Если сюда зачастят туристы и Апалач превратят во второй Панама-Сити, то мне придется вас убить.

Я поморщилась, вспомнив, что говорила Кэролайн о душевном состоянии Джеймса после гибели жены. Но он, кажется, не заметил.

– Звучит так, словно вы все еще считаете это место своим домом.

Я остановилась посреди тротуара, обдумывая ответ.

– Дом всегда остается домом. Этого никак не изменить, как бы далеко вы ни уехали.

Его глаза смотрели с теплом и пониманием. Мы пошли дальше.

– У моих деда и бабушки на Лонг-Айленде был красивый дом. Каждая деталь интерьера, каждый предмет мебели выбран тщательно и с любовью. Только, говоря о доме, бабушка всегда имела в виду фермерский коттедж, в котором родилась. Там, кажется, даже не имелось водопровода.

– В Италии? – спросила я.

Он помотал головой.

– Нет. Моя прабабушка была француженкой, но она вышла замуж за итальянца и жила на ферме на юге Франции. Там и росли моя бабушка и ее сестры и братья. Было тесно, но, как она говорила, дом был наполнен любовью. Трудности их только закалили.

– Наверное, поэтому она так любила свой французский сервиз. Он напоминал ей о доме.

– Возможно, – кивнул Джеймс.

Затем нахмурился.

– В чем дело?

– После того как мы просмотрели все каталоги и так много узнали о фарфоре, мне только сейчас пришло в голову, что хэвилендский лимож не часто увидишь на столе крестьянина. Верно?

– Верно. Он считался роскошью.

– Тогда откуда он у бабушки? И почему она не продала его, когда они приехали в Нью-Йорк и бедствовали?

Его телефон снова пиликнул, и он взглянул на экран.

– Кэролайн ждет нас в саду на заднем дворе гостиницы.

Мы прошли мимо старинного здания с французским флагом над входом – прежде французское консульство, а ныне на втором этаже в нем размещался отель и на первом – «Грейди Маркет», – свернули и обошли кругом. Сад за оте-лем представлял собой красивый оазис в центре города, полный пышных цветущих кустов, цветов в горшках, скамеек, кирпичных дорожек и продуманно расставленных дубовых бочек – отсылающих к истории здания, когда оно было торговым складом.

Кэролайн сидела в тенечке на одной из скамеек, рядом с ней лежала стопка бумаг и толстый каталог. Она печатала что-то на айпаде. Когда мы подошли, подняла голову и улыбнулась.

– Прежде чем займемся делом, скажите мне, что вы тоже находите этот аромат великолепным!

Я глубоко вдохнула и мгновенно узнала растение, которое моя бабушка посадила на заднем дворе, на радость и пчелам, и людям. Аромат напомнил мне о разговоре с Джеймсом, о том, что значит понятие «дом». Стоило мне уловить запах бабушкиных цветов, и я вновь оказывалась в Апалачиколе, снова держала Мейси за руку, говоря ей, что со мной пчелы ее не тронут.

– Питтоспорум, – сказала я. – Странно, что он еще цветет – обычно это происходит поздней весной и всего пару недель. Но растет он только в субтропиках, так что не надейтесь посадить его у себя в саду в Коннектикуте.

– Хорошо разбираетесь в садоводстве? – поинтересовалась Кэролайн.