Траектория полета

Даже в таком возрасте Берди оставалась тще-славной и тщательно оберегала красоту, которой всегда славилась. На ее коже, с детства укрытой от солнца благодаря заботам чересчур опекающей матери, морщин было мало, а темные глаза ничуть не поблекли. Каждое утро она тщательно наносила макияж, который регулярно покупала в Джексонвиле, когда Мейси ее туда возила.

Поскольку Берди больше не общалась обычным способом, люди часто спрашивали Мейси, как она ее понимает. Но у Мейси была целая жизнь, чтобы изучить свою мать, расшифровать ее. Понять, как она, лишенная материнского инстинкта, надеялась вырастить двух дочерей. Попытаться разгадать ту женщину, которой была ее мать раньше, до того самого момента, как ее жизнь десять лет назад сошла с рельсов, отправив в мир фантазий и грез, откуда она, по-видимому, не желала возвращаться.

Подсказки окружали Мейси везде. Они были в фотографиях, развешанных по всему дому, на них прекрасная Берди позировала в театральных костюмах – бо́льшую часть юности она играла в школьных пьесах и в местном театре. Подсказки хранились в толстых фотоальбомах, набитых старыми полароидными снимками: ее мать с первым мужем, красавцем в армейской форме, перед отъездом во Вьетнам в 1965 году, а позже – она с маленькой Джорджией в крестильной рубашке. Только недавно Мейси сообразила, что нет фотографий ее отца, второго мужа Берди, или других детских фотографий самой Берди, помимо театральных.

Мейси села на землю возле стула матери и прислонилась к нему. Она помнила иные дни под этим деревом, другие весенние утра, когда солнце Флориды жарило землю и обжигало кожу. Когда она и Джорджия были дружны, как пчелки в улье. Вот бы никогда не знать, как больно они жалят.

– Джорджия собирается приехать, – объявила Мейси без преамбулы. – Ненадолго. Говорит, хочет убедиться сама, что той суповой чашки, которую мы с тобой искали, здесь на самом деле нет.

Она хотела добавить, что настоящая причина кроется в том, что Джорджия им не доверяет. Но это бы означало, что Джорджия сама хочет приехать в Апалач, а они все хорошо понимали, что подобное просто не может быть правдой.

– Суповая чашка, – эхом отозвался дедушка со странной интонацией.

Мейси бросила на него острый взгляд. Мог ли он об этом уже забыть?

– Да… Помнишь, Джорджия тебе звонила позавчера и мы искали по всему дому? Ты сказал, что чашка, наверное, из того барахла, которое бабушка притащила домой и от которого мы давно избавились.

Дедушка смотрел на нее, не мигая, и Мейси почувствовала в груди холодок. «Ему девяносто четыре, – напомнила она себе. – Поэтому он не помнит, поэтому его глаза так пусты». Однако было что-то еще в его глазах, что-то помимо пустоты. Некая затаенная мысль.

Мейси перевела взгляд на дом, в котором жило слишком много воспоминаний, так много, что иногда по ночам ей казалось, что старые гвозди и балки скрипуче выбалтывают секреты, которые хранят; она снова подумала о Джорджии и о том, что сестра едет домой, куда обещала никогда не возвращаться.

Глава 3

«Известно даже пчелам, что недаром

Отравленный цветок манит нектаром».

Джон Китс

Из «Дневника пчеловода» Неда Бладворта

Джорджия

Деревянные половицы скрипели, будто жаловались на нелегкую долю, пока я шла из маленькой кухни своего вытянутого в длину домика в переднюю комнату, к столу, заваленному каталогами и справочниками. Я села на старый деревянный стул, который нашла на гаражной распродаже где-то между Мобиле и Пенсаколой, и поставила чашку с горячим кофейным напитком на подставку возле ноутбука. Мое радио образца 1980 года, как всегда, передавало классический джаз, поскольку стрелка навсегда застыла на частоте WWOZ 90.7 FM. Если когда-нибудь я захочу послушать другую музыку, придется купить новое радио.

Покрутив плечами, чтобы немного размять мышцы, я снова взялась за второй том каталога Шлейгер. От просмотра первого тома глаза уже побаливали. У меня не было с собой для сравнения чашки и блюдца, приходилось полагаться на память. Но мне и не нужно смотреть на оригинал – узор, кажется, отпечатался изнутри моих век, как след от вспышки фотоаппарата.

Я не оттягивала время отъезда. Не совсем. Я была уверена, что Мейси снова обыскала весь дом, и не менее тщательно, чем это сделала бы я, причем наверняка по той же самой причине – чтобы избежать моего приезда в Апалачиколу.

Когда деревянные часы с маятником, украшавшие чей-то дом в девятнадцатом веке, пробили восемь, кто-то громко постучал в переднюю дверь. Я откинулась на спинку стула, раздумывая, открывать ли. Стук повторился, и мужской голос позвал:

– Мисс Чамберс? Джорджия? Это Джеймс Граф. Я хотел бы с вами поговорить.

Быстро оглядев себя, я с ужасом осознала, что до сих пор в пижаме – пусть и в шелковой мужской пижаме двадцатых годов. Я привстала со стула, готовая броситься в спальню, когда Джеймс снова крикнул из-за двери:

– Обещаю, я не отниму у вас больше пяти минут!